Новый Мир (№ 4 2006)
Шрифт:
Придираться к работе Басинского можно сколько угодно. И при этом читать ее, радуясь множеству мыслей и наблюдений.
Но.
Практически отсутствует нижегородское детство, чересчур много места занимает Казань и чересчур мало сказано о 1917 — 1920 годах.
В целом книга скудна наблюдениями над художественным мастерством Горького. (Ничего страшного, главное — жизнеописание.) Вообще о книгах Горького сказано предельно мало, вовсе отсутствует “Клим Самгин”. А этот персонаж все более утверждается в моем понимании как самое значительное из числа alter ego писателя.
Фактографическая
А отсутствие многого, конечно, огорчает.
При описании казанского кружка Горького практически исчезла его первая невенчанная жена, которая, как сам Горький был уверен, очень многому научила его в жизни, — Каминская (Гюнтер). Он написал о ней повесть “О первой любви”3. Вообще отсутствие “главных” женщин, при подробном рассказе о знаменитой “Липе”, прислуге, обедняет книгу.
Нижнему вообще не очень повезло в книге
Басинский более всего опирается на добросовестные работы Ильи Груздева, с публикации которых прошли десятки лет. Крайне интересно появление Горького в 1901 году в Нижнем Новгороде уже в ореоле знаменитости, пострадавшего борца за правду (сидел), не раз встречавшегося с Толстым, главы “Знания” и — весьма небедного человека, сразу устроившего свой быт на буржуазный лад. Он снимает большой двухэтажный дом на Ковалихинской. В кинофильме “Васса Железнова” в доме Вассы действует подъемный лифт из кухни в столовую — такой был у Горького. Были особо оборудованные дорогими иностранным пособиями детские комнаты, специальная комната для Шаляпина на случай приезда…4
Надо сказать, что долгие годы власть предпочитала показывать экскурсантам “Домик Каширина” с его “свинцовыми мерзостями”, а не вполне буржуазное обиталище обеспеченного человека.
Вообще период с 1901-го вплоть до отъезда с Андреевой в США можно считать самым благополучным в жизни Горького.
В нижегородской главе хорошо было бы автору обратиться к публикации того же Е. Позднина “Неизвестные адреса Горького в Нижнем Новгороде”5, где не только описаны многочисленные переезды Кашириных, но документально подтверждаются многие эпизоды “Детства”. Полицейские протоколы свидетельствуют, что дядя Михаил Каширин и в самом деле был пьяницей и дебоширом, а кузен Алексея Саша Каширин — воришкой.
…Ну да ладно. Убежден, что Павлу Басинскому надо продолжать работу, результатом которой должно стать расширенное издание книги.
Сергей Боровиков.
Саратов.
1 В сб.: “Горький и его эпоха. Исследования и материалы”. Вып. 1. М., “Наука”, 1989, стр. 204 — 224.
2 “Волга”, 1991, № 8, стр. 190 — 191.
3 См. об этом в кн.: Позднин Е. Н. Друзья молодого М. Горького. Горький, Волго-Вятское книжное издательство, 1990.
4 См.: Забурдаев Николай. Дом на Взгорье. — “Волга”, 1979, № 1.
5 “Волга”, 1996, № 5-6.
Прогулки с Пастернаком
Прогулки с Пастернаком
Дмитрий Быков. Борис Пастернак. М., “Молодая
(“Жизнь замечательных людей”).
Люди старшего поколения помнят, какой радостью было в конце семидесятых годов нырнуть в книжку… ну-у-у, скажем: Юрий Тынянов, “Поэтика. История литературы. Кино”. Я не вылезал из комментариев, до того это было интересно, захватчиво, напряженно. Да, да, я огорчился-обрадовался, обрадовался-огорчился, когда в конце восьмидесятых Мариэтта Чудакова сказала что-то вроде: “Радости семидесятых ушли в прошлое, прошло время комментаторов и комментариев. Сейчас время солидных „кирпичей”, научных и научно-популярных монографий и биографий”. Эти монографии, биографии в конце концов появились, так что прогноз был точен, но в эти биографии, монографии было уже не окунуться так, как в прежние комментарии. Отчего? Отчего факты, фактики, наблюдения и прочее, помещенные в комментарии, были так интересны, а собранные в книгу становились на редкость скучны? Может, потому, что они были вне текстов того, о ком они были собраны? Оказывалось, что факты и фактики — тень того главного, что было в прежних книгах, тень текстов, которые были в книгах. Когда не было текстов, а были их тени, — исчезала интересность и захватчивость. Оставалась плоскость, черная, необъемная, нечеловеческая. К биографии, написанной Дмитрием Быковым про Пастернака, это не относится.
Да, да. Время собирать камни. Исчезли те поколения, что по статеечке, по фактику в клювиках носили материальчик в свои гнездышки. Сейчас время толстенных кирпичей, обобщающих и — в то же время — популярных работ. Но в таких работах не обойтись без концепции, без сюжета той жизни, с которой работаешь. Пиши я о Пастернаке, я бы нашел одно страшное слово, которое удивительным образом реабилитировано великим поэтом. Быков цитирует эти строчки: “Друзья, родные, милый хлам, / Вы времени пришлись по вкусу! / О, как я вас еще предам, / Глупцы, ничтожества и трусы!” Да, вы угадали: это слово — предательство.
И фотографию можно было бы подобрать соответствующую, ту самую, на которой Маяковский и Пастернак. Один — бритый, другой — шевелюристый. Один стоит за спиной другого. Видно, что тот, кто на первом плане, оттолкнется и уйдет от того, кто стоит за его спиной. Всю оставшуюся жизнь будет отталкиваться от того, кто на фотографии стоит за его спиной. В слове “предательство” здесь нет ни осуждения, ни оправдания. Это слово здесь безоценочно и метафизично. Кто-то остался, а кто-то ушел. Здесь — ницшеанство высшей, настоящей пробы, до которой самому Ницше было не допрыгнуть, а русский поэт смог.
Что-то было в нем пугающее, что-то позволяющее ему переводить “Фауста”. И все воспоминатели, все мемуаристы каким-то чудом описывают дугу вокруг этого пугающего, не называют его, а… оно все одно ощутимо. Быков, к сожалению, не называет того, кто предположил, что Врубель, часто бывавший в семье Леонида Пастернака, изобразил в качестве Демона молодого Бориса Пастернака. Это предположение петербургского литературоведа Леонида Дубшана. Но само предположение приводит. Это — верно. Это очень похоже на правду.
Биографии — штуки поучительные. Пишущий биографию всегда под сурдинку поучает: вот, дети, с кого надо делать жизнь… или наоборот: дети, если будете так безобразничать, как этот дядя или эта тетя, то и вам будет так же скверно, как этим дяде-тете. Быков вообще склонен к поучениям, к морализаторству, даже в лучших своих балладах он за шаг до басни, не притчи, а басни, что уж говорить о биографии. А кстати: много ли поэтов писало биографии других поэтов? Я помню только Ходасевича, написавшего биографию Державина и придумавшего Василия Травникова. И все, пожалуй, все… Биография поэта, написанная поэтом же, волей-неволей становится профессиональным и житейским кредо пишущего поэта.