Новый Мир (№ 4 2006)
Шрифт:
Точно так же Фогарти смеется в лицо самому Тому: “Джоуи, ты так стараешься быть другим человеком, что больно смотреть!” А вот потешается единокровный братец Тома, глава преступного синдиката Риччи Кьюсак: “Ты был другим парнем почти так же долго, как самим собой, но довольно! Джоуи очень долго был мертв, но вот ты возродился!”
Однако куда страшнее то, что даже сын и жена Тома совершенно не верят в перерождение Джоуи. Они видели, как ловко их отец и муж перестрелял прибывших по его душу головорезов, и теперь приписывают эту ловкость давно уничтоженному в пустыне преступнику. “Я видела
В гениальной финальной сцене первое движение навстречу вернувшемуся домой Тому делает младшая дочь. Она молча ставит на стол пустую тарелку для хозяина дома. Она доверчиво смотрит в глаза испуганному, затравленному всеобщим недоверием отцу. У нее еще нет собственного греховного опыта, и поэтому, в отличие от матери со старшим братом, она — абсолютно живая. Закономерно, что именно живая первой опознает живого!
Вслед за ней Тома принимают и остальные собравшиеся, которым, кстати, Кроненберг предъявляет по ходу картины миллион справедливых претензий. И немудрено, ведь Том давно новый человек — покаявшийся, возрожденный. А они — закосневшие в своей гордыне грешники. Жене и сыну представляется, что раз они никого не застрелили, то могут смотреть на мужа и отца с презрением, свысока. Культивируют чистую совесть, благообразие, самоуверенность. Между тем автор то и дело вбрасывает одну их порочную особенность за другой.
Кстати, иные отечественные зрители этих их греховных наклонностей попросту не замечают, не считывают в качестве негативных характеристик! Дескать, бандиты из Филадельфии — да, однозначно отрицательные герои, но зато жена и сынуля — вполне добропорядочные обыватели!! Вот же насколько хитрая, насколько сложноустроенная лента: тут не одна лишь высокохудожественная ткань, а еще и социопсихологический тест. Тест на душевное здоровье.
Невероятное, сногсшибательное кино, за которое я отдам всю нашу претенциозную постсоветскую “духовку”!
(6) О фильме Кроненберга можно говорить бесконечно. Здесь и сейчас покажу лишь, каким образом генеральная идея картины претворяется Кроненбергом в кинематографическую форму, в те самые ослепительно сияющие одежды, о которых говорилось выше.
Я бы начинал обучение режиссеров-вгиковцев с разбора Кроненберга. Его способность воплощать умозрительную идею убедительными визуальными средствами поразительна! Вот и здесь: упругий ритм с паузами; образцово-показательная нарезка материала; предельно выразительное кадрирование… За неимением места отмечу лишь один момент.
Кроненберг вроде бы культивирует традиционную повествовательную манеру. Зрение камеры как бы обусловлено взглядами персонажей: обыкновенное кинематографическое рацио. Однако в самые ключевые моменты режиссер позволяет себе внесистемные планы, которые никоим образом не замотивированы точкой зрения персонажей! Допустим, первая разборка с гангстерами, в кафе. Том превращается в Джоуи и так виртуозно стреляет из пистолета, что пронзенный пулями злодей попросту выбивает входную дверь и вылетает наружу, на мостовую. Взгляд Тома вслед бандиту подразумевает соответствующий план-кадр: изнутри кафешки. Однако Кроненберг дает ровно противоположную —
То же происходит в сцене второй разборки, возле дома Тома. Кроненберг несколько раз вклеивает взгляд сверху, из окна дома, через оконную раму — на лужайку перед домом. Поначалу мы опознаем эту точку зрения как точку зрения спрятавшегося на втором этаже сына. Но вот уже и сын присоединился к собравшимся на лужайке, теперь очередной вид из окна опознается как план внерациональный, внесистемный.
То же — в сцене изнасилования Томом собственной жены на лестнице. Внезапно вклеивается взгляд из комнаты: задранная женская нога, спущенные мужские брюки…
Многочисленные дискурсивные сдвиги подобного рода сигнализируют о присутствии в мире человеческих страстей некой иноприродной сущности. Рискуя показаться тривиальным, скажу, что это взгляды Бога, взгляды Того, кому Джоуи обязан своим перерождением в Тома. Эти самые внесистемные точки зрения как раз и являются внерациональной, неземного происхождения причиной перерождения!! Насильничая над повествовательной стратегией, Кроненберг дает визуальный аналог праведного насилия Бога в отношении Джоуи/Тома. Вот это и есть аутентичное искусство кино, все прочее — имитация, позор.
В самом начале картины, сразу после эпизода с гангстерами в мотеле (кстати, великолепный монтажный стык!), малолетняя дочка главного героя рассказывает отцу и брату о своем ночном кошмаре: “Там были чудовища! Они выползли из шкафа и потом были в тени!” Брат советует попросту вытащить их на свет: “Свет помог, да??”
Свет помог, да. В финальной сцене картины Вигго Мортенсен и Мария Белло, равно как и исполнители двух детских ролей, выдают этот свет прямо на лица.
Так случилось, мой последний фильм 2005 года оказался еще и лучшим фильмом года: редкое везение.
Между прочим, на фабульном уровне опус Кроненберга чрезвычайно напоминает “Калину красную”, напоминает до смешного! Разница вот где: у Кроненберга все кончается светом, у нашего замечательного Шукшина — гибелью. Надо что-то делать со страной. Надо спасаться. Надо, чтобы у нас тоже кончалось хорошо.
(7) Комикс-эстетика проявляет себя, например, в крайней плотности повествования. В фильме предельно значимы каждый микроэпизод и каждый диалог. Камера отказывается скользить по мировой поверхности, отказывается отслеживать вибрации плоти. Напротив, то и дело проникает человеку вовнутрь. Можно сказать, что действие картины осуществляется прямо во внутреннем мире, на территории души!
Драки и перестрелки выполнены в декоративном ключе. Это чтобы мы не путали внутреннее пространство этой картины с жизнеподобным внешним пространством традиционных боевиков.
А вот, для примера, короткая беседа Джека Столла, сына главного героя, со своей подружкой на ступеньках подъезда. Этот эпизод — словно бы одна выразительная комикс-картинка с подписью. Парень цинично и безответственно программирует свое будущее, красуясь перед девчонкой: “В конце концов, когда вырастем, будем пахать без продыха и превратимся в алкашей!” Легко догадаться о том, что много лет назад в Филадельфии примерно так же рассуждал Джоуи Кьюсак. Может быть, так: “Обывательское счастье? — Вздор! Пора браться за пистолет, подруга!”