Новый Мир (№ 4 2010)

Журнал Новый Мир

Возможно. Произошел взлом бессознательного — недаром же Хаксли назвал свои брошюры о мескалине «Двери восприятия» и «Ключи от рая и ада», — и в сознании доктора закурился жертвенный дымок с алтаря Танатоса. Не оставляет ощущение, что доктору уже и не хочется возвращаться в мир, он достиг своего преддверия и, завороженный исходящим оттуда дыханием, смирился. Его загипнотизировала тьма.

Тьма, вторгающаяся и в сознание молодой женщины.

Ей снится в одну из ночей пляж, прибой и «безбрежный горизонтальный шепот над морской гладью, доносивший одну фразу, которая повторялась с регулярностью мигающего маяка: Скоро наступит рассвет ». И Дэй наполняет блаженство. Тьма, обещающая рассвет. В этом

блаженстве есть что-то уже от предсмертной истомы. Конечно, сразу можно расслышать: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Но в мире романа нет места этой надежде. Хотя тему христианства автор затрагивает по крайней мере трижды. Первый раз — уподобляя мертвые глаза миссис Рейнментл глазам Христа, — пусть и всего лишь Христа с хромолитографии, такой картинки с фокусом: глаза внезапно открываются, но метафора довольно сомнительна. Тем более что именно мать увещевала в юности сына, Гроува, или Веро, как его называли близкие, не впадать в крайности и не давать отцу заманить его в Церковь. Что же это за крайность — предложение отца шестнадцатилетнему сыну сходить на воскресную службу? И его совет «придерживаться ортодоксии, чтобы все, за исключением духа, стало простым рефлексом». При этом сам отец оставался агностиком. Впрочем, сыну совет показался дельным, и он много над этим думал и заключил, что надо лишь подыскать «убедительную ортодоксию». Надо ли говорить, что этой ортодоксией стало не христианство? Собственно, в этом он признается в разговоре с Дэй перед изваянием индейского божка, восхищаясь доколумбовыми цивилизациями и констатируя, что единственная заслуга христианства заключается в уроке сопереживания. «Слова Иисуса — руководство, обучающее, как ставить себя на место другого». Дэй реагирует вяло. «Если он надеялся ее рассердить, она его разочарует». Ну, реплика материалиста — а может быть, язычника? — Сото не так уж плоха. Если бы на самом деле мы все воспринимали сердцем это руководство ! Но произносит ее скорее автомат, робот,

а не живой, полноценный человек. И эта фраза отдает мертвечиной. Рискованная аналогия в поле этого романа, но невольно представляешь, например, верных высоколобых слуг Третьего рейха, рассуждающих о том же.

Руководству христиан здесь, посреди горячих джунглей, нет места. Тем более нет и всего остального, о чем благовествовал Иоанн. И супругов Слейд ожидает не рассвет, а смерть, и только. Наши две версии оборачиваются обманками: мистер Гроув Сото не Дон Жуан и не Синяя Борода, не экспериментатор, а обыкновенный преступник, коснеющий в ортодоксии эгоизма.

Но… точен ли наш диагноз?

Насчет эгоизма, пожалуй, да, тут двух мнений быть не может. А вот преступление, то первое, совершенное руками верного Торни, вызывает вопросы. Мотивы преступления под конец уже не кажутся столь очевидными. Зачем Гроуву понадобилось это убийство? Ради наследства? И только? Но он был вполне обеспечен, даже богат, несмотря на разлад с отцом. И потом, мы же помним, что у его матери возникли какие-то проблемы с получением денежных переводов. Было ли вообще это материнское наследство?

Эти вопросы озадачивают, но не кажутся такими уж неразрешимыми. Возможно, разгадка таится в самом финале, в одном жесте руки, протирающей запотевшее огромное зеркало ванной большим турецким полотенцем…

Впрочем, автор предупреждает, что «его широкие скошенные края причудливо искажали отражение».

И уж тут я точно остановлюсь и воздержусь от перепроявления. Возможно, у кого-то возникнут свои версии. А главное — желание читать Боулза.

Карасёв Александр Владимирович родился в 1971 году. Окончил Кубанский государственный университет. Печатался в журналах "Новый мир", "Октябрь", "Дружба народов", "Урал", автор книги "Чеченские рассказы". Живет в Санкт-Петербурге.

От редакции. Издательство "Лимбус Пресс" готовит

так называемый "альтернативный" школьный учебник по литературе, где о писателях прошлого предложено рассказать сегодняшним писателям. Публикуем главу из будущего учебника.

Александр Карас ё в

sub * /sub

 

Завещание поручика Куприна

 

огда в 1872 году в городе Наровчате Пензенской губернии от холеры скон­-

чался Иван Иванович Куприн, потомственный дворянин и мелкий чиновник, его вдова Любовь Алексеевна осталась с тремя детьми без средств к существованию.

Через два года она с четырехлетним сыном Александром перебралась к богатым родственникам в Москву. Старшую дочь ей удалось пристроить

в Петербургский женский институт, а среднюю — в Московский сиротский.

От внезапно свалившейся нищеты гордую, независимую женщину, урожденную княжну Кулунчакову, ведущую свою родословную от ордынских мурз и ставшую теперь приживалкой, охватил бессознательный страх. Любовь Алексеевна начала бить ребенка за любую пустяковую провинность. Заставляла униженно просить прощения за вину, которую мальчик не всегда осознавал. Подтрунивала, высмеивала в угоду родственникам-благодетелям, на психологическом уровне бесконечно предавая сына.

Когда в истерических женских вспышках накопленная от постоянных унижений в доме благодетелей злоба обрушивалась на любимое и беззащитное существо, мальчик чувствовал себя обузой, брошенным и одиноким. Вышло так, что без вины он был виноват в смерти своего отца, от которой сам же больше всех пострадал.

Позже Любовь Алексеевна поселилась во Вдовьем доме, описанном Куприным в рассказе «Святая ложь», где в качестве «сердобольной» ухаживала за больными. Поначалу Саша жил вместе с матерью, а позже был определен в сиротский пансион.

Саша рос любознательным и подвижным ребенком. Для своего спокойствия, уходя по делам, мать очерчивала мелом круг, за который мальчику запрещалось выйти. Целый день впечатлительный Саша смотрел на эту белую страшную магическую черту, как заколдованный. Иногда вместо меловой черты мать привязывала ребенка ниткой к ножке кровати.

Все вернется. Как вернется к нам наше тепло, так вернется и наш холод. Когда взрослому Куприну, уже известному писателю, мать в присутствии гостей сделала замечание (в до боли знакомой с детства манере), он вспыхнул. Пришел в себя и на просьбу гостей прочесть что-нибудь из своего прочел автобиографический отрывок об издевательствах матери в детстве. Закончил он фразой: «Я ненавижу свою мать!»

Делая добро, делай добро. Не простил он и семью приютивших их благодетелей. А ведь они фактически не дали ему и его матери умереть с голоду. Неблагодарным он был человеком?

Всю жизнь он боялся людей чопорных, надменных, небрежных в обращении. Отсюда его конфликты с вышестоящими, начальством, полицейскими и всякими чинами, немотивированные вспышки гнева, нервные срывы, неспособность продержаться на одном месте службы какое-то продолжительное время. И как следствие — крушения наладившейся уже было жизни. Отсюда и его образ рубахи-парня в стиле «поручик Ржевский».

Душевные раны, а говоря языком науки психологии — психотравмы, служат источником литературы. Поэтому писатель часто человек с искалеченной судьбой. В определенном смысле он ненормальный человек. И как это ни парадоксально звучит, прежде всего мать сделала из Куприна писателя. Мы должны быть ей за это благодарны. Ведь это она своими насмешками, черчением мелом и привязываниями изломала душу ребенка до нужного для раскрытия таланта градуса.

«Кто виноват в этом? Я тебе скажу: моя мать. Это она была первой причиной того, что вся моя душа загажена, развращена подлой трусостью <…>», — напишет Куприн в «Реке жизни», рассказе о застрелившемся в номерах гостиницы студенте.