Новый Мир (№ 6 2009)
Шрифт:
— Вот видишь! Ты только вредить умеешь! Разбивать тарелки, сжигать алюминиевые миски, рвать капроновые колготки, воровать мою косметику! Когда ты вырастешь, из тебя ничего не выйдет путного! Как сидишь, так и будешь сидеть у мамы на шее!
— Цветка, куда ты поедешь? Ты хочешь куда-то уехать?
— Не уехать, а поплыть. Я поплыву на пароходе.
— Куда ты поплывешь? — Я могла бы встать на колени, только бы она ответила.
—
— Я мою.
— И пол вымой. А то мама придет с работы и за голову схватится.
— Я вымою пол, только скажи, куда ты поплывешь?
Цветка не отвечала.
Не ответила и до сих пор.
Но я догадываюсь, что это мог быть за корабль и что это могло быть за море.
7
Я получала право не убирать в квартире, если выдержу ее побои.
Цветка была сильнее меня, соревноваться с ней не имело смысла, не стоило и пытаться. Но я намного быстрее бегала. Я могла бы от нее убежать, если б квартира была чуть больше. Она догоняла меня и вытаскивала из-под журнального столика в гостиной.
Била недолго, после чего закрывалась в детской, забрав с собой ключи от входной двери, чтоб я не вышла на улицу. К подружкам, которые играли в мяч перед подъездом.
Я, как запертый раненый медведь, бродила из одной комнаты в другую, останавливаясь перед дверью в детскую:
— Отдай ключи!
Цветка сидела в своей цитадели и победно молчала.
— Отдай ключи, а то я убегу из дома!
— Беги когда угодно, — открикивалась Цветка. — Мы все только обрадуемся. Чтоб ты знала, мама не хотела тебя рожать. Ты была незапланированным ребенком. Мама хотела сделать аборт!
Я заливалась слезами и шла собирать свои вещи в портфель. Я тогда вообще часто плакала, но мое детство нельзя из-за этого назвать несчастным. Наоборот, иногда я думаю, что так я училась говорить.
Вещей у меня совсем немного. Портфель нетяжелый. Надела куртку, купленную мне мамой в Венгрии, обула туфли.
— Дай ключи. Я ухожу из дома.
Цветка радостно бежала открывать дверь:
— Иди-иди. Наконец-то.
Идти мне было некуда. Предстояло тянуть время, чтоб пришел кто-нибудь из родителей и вернул меня домой.
Цветка открывала настежь входную дверь и снова
Я, одетая, с портфелем за плечами, садилась под дверью и ждала маму. Когда она приходила с работы, я говорила ей, что ухожу из дома, и она упрашивала меня остаться. Я упиралась. Допытывалась, что такое аборт. Мама смущенно отводила глаза, неловко пожимала плечами.
Тогда я рассказывала маме, где Цветка прячет от нее дневник.
Цветка очень плохо училась в школе.
8
Она была для меня первой настоящей женщиной.
— Ты похожа на мужчину, — говорила мне Цветка, — когда ты вырастешь, то будешь мужчиной.
Я не обижалась. Мне было приятно быть для нее мужчиной. Если бы в этом мире можно было что-нибудь изменять, я бы изменила время и пространство, только бы быть для нее пусть хоть в каком качестве, но ближе.
Я потеряла Цветку, когда она вышла замуж.
Она потеряет меня, когда я допишу этот рассказ.
9
Я не заметила, как с ней стали происходить радикальные женские метаморфозы.
Однажды я нашла в ее бельевом шкафу, куда регулярно почему-то заглядывала, клочок материи, залитый кровью. Я взяла его и понесла маме на кухню. Я была уверена, что мама, увидев это, схватится за голову, закричит, потому что он свидетельствовал если не о каком-то страшном Цветкином грехе, то о страшной, неизлечимой болезни.
Мама велела отнести клочок материи назад и больше не рыться в Цветкином белье.
— Вырастешь — поймешь, — таинственно сказала мама, но я, сколько ни расту, все равно ничего не понимаю больше, чем тогда.
К Цветке приходили парни, она с ними целовалась. Я ненавидела каждого из них, даже высоченного чернявого теннисиста, который волочил за собой свою ракетку стоимостью в 500 у. е.
Я находила спрятанные сигареты и выбрасывала их в окно.
Я одевала ее, когда она месяц ходила со сломанной рукой.
Я носилась с ее фотокарточкой на паспорт как с иконой.
Однажды она разгуливала по квартире в одном белье, и мне было стыдно взглянуть на ее идеальное истерическое тело.
— А я умею целоваться, как мужчина, — неожиданно, сама не знаю почему, сказала я.