Новый Мир. № 2, 2000

Журнал Новый Мир

— А школу новую видели? Да такую красавицу и Москве не стыдно показать!

Вспомнилось: пять лет назад на этом месте я видел кирпичный фундамент и грешным делом подумал, что он так и останется фундаментом. «Долгострои» сейчас в моде — стоят по всей России годами, десятилетиями, и никто почему-то не чешется. То, что в веркольской школе-девятилетке вот уже третий год идут занятия, — огромная заслуга директора Веры Васильевны Степановой и ее мужа Александра Борисовича, преподавателя труда и физкультуры. Сколько сил и нервов стоило им поднять эдакую махину, знают только они. Единственное, что смущает: девятый

класс в этом году закончат двадцать примерно учеников, а в первый придет только… четыре.

— Ну а фермеры у вас есть? — поинтересовался я.

Евгений Иванович поморщился как от зубной боли:

— Деловая мысль бьется. Как рыба об лед… Вы что, Верколы не знаете? Народ наш всегда долго раскачивается. К тому же налоги вам известно какие! Как ни кумекай, как ни планируй, и так, и эдак, никогда не угадаешь, что придумают в Москве, какие тарифы введут, какие проценты затребуют, сколько нервов выкачают. Н-е-е-т, — протянул глава администрации, — не до жиру нам нынче. Быть бы финансово живу!..

А я подумал о том, что живи сейчас Никита Матвеевич Минин по прозвищу Луковник, один из прототипов повести «Вокруг да около», — быть бы ему первым фермером на деревне. Уж если тогда, в людоедски коллективистские времена, он сумел стать суверенным хозяином в Верколе, то что ему нынешняя власть. Кипели бы, конечно, страсти нешуточные, накручивались бы всякие амбиции, людские зависти, бюрократические проволочки, высекались бы искры от сшибки характеров. Настрадался бы Луковник и от нынешней аграрной политики с ее метаниями, от зыбкой законодательной базы, но, уверен, нашел бы свои спасительные ходы. Жил Никита Матвеевич исключительно работой, и потому, что работал как оглашенный, жил всем. А теперь его дом под угором (улица Федора Абрамова, 1) стоит с заколоченными окнами, и только пожилая дочь приезжает сюда в мае, чтобы посадить грядку лука и полоску картошки.

…Узкая, слегка припорошенная снегом тропинка змеилась по скату угора, обходя амбары, баньки и сосновую рощицу, которую местные выпивохи облюбовали для своих ристалищ. Сзади и спереди меня сопровождали сбежавшиеся со всей округи псы — помесь северной лайки и дворняжки, совсем не злые, не оручие и не кусачие, а, наоборот, готовые при случае показать, где их хозяева прячут заначку от жены. Тропка иногда исчезала из виду, спускалась под откос, снова карабкалась наверх. И оживали детали, события, люди из абрамовских романов, повестей, рассказов — все выросло из здешних корней. Здесь же, на высоком угоре, он и похоронен, среди тишины и осиянного простора. Рядом с любимой лиственницей, огромным царственным деревом, которое ведет свою родословную из дальних веков русской истории.

Быть может, он где-то сродни этой одинокой, растрепанной лютыми ветрами лиственнице, схватившейся корнями за родную почву. Между прочим, почва здесь самая что ни есть тощая и скудная — песок и камень с примесью подзола, и так бывает везде, где растет это дерево. Именно на скудных почвах светолюбивая «листва» благодаря своим корням обретает такую силу, что стоит выше всех и живет дольше всех. Я подумал о том, что и проза Абрамова чем-то похожа на эту махину с тяжелым комлем: в жизни своей ему приходилось работать над трудным материалом, мало кому поддающимся, а корни свои пускать так же глубоко, как и одинокая лиственница с веркольского угора.

А

там, внизу… «Там, внизу, за огородами — голубые разливы лугов с чернеющими шапками зародов, за лугами серебрится Пинега, а за рекой, на другом берегу, высоко-высоко на красной щелье громоздятся белые развалины монастыря».

Картина, которая открылась передо мной, почти совпадала с текстом из «Братьев и сестер». Правда, монастырь, хранитель трех столетий, заметно помолодел, каменная громада церкви Успения Богородицы обзавелась свежим куполом; отныне в обители служат настоятель отец Варнава и десятка два молодых послушников.

Опыт кризиса показал удивительную устойчивость и фантастическую непотопляемость дружного монашеского коллектива. Ни о каких дотациях и льготных кредитах здесь и речи нет — просто послушники обрабатывают землю, доят своих буренок, производят свечи. По примеру отшельников прошлых веков решили круглогодично ловить рыбу в районе Уро. Так называется безлюдная лесная деревенька-невеличка, спрятавшаяся за десятками километров непроходимых болот. Связь с ней возможна только два месяца в году, когда стоит высокая вода в капризном притоке Юле. В 70-х годах там еще жили люди, сеяли рожь, ячмень, овес, лен, сажали картошку и капусту, много скота содержали. Ничего привозного не было, но всего хватало. Рядом находилось богатое озеро Красный Окунь, на берегу которого когда-то стоял скит…

Веркольские монахи никогда не видели писателя Федора Абрамова, да и не был он истовым верующим. Но проповеди их удивительным образом сходятся: главный свой Дом человек строит не на земле, а в душе. И никакими социальными потрясениями невозможно обновить жизнь. Только «каждодневное самоочищение, самопроверка своих деяний и желаний высшим судом, который дан человеку, — судом собственной совести».

Северная Русь, река Пинега… Отсюда вышел последний русский святой — Иоанн Кронштадтский. Последняя русская сказительница — Марья Кривополенова… И Федор Александрович. Он знал, где родиться. Земля и воздух были уже подготовлены для его появления на свет. В этом месяце ему исполнилось бы восемьдесят.

Ларин Олег Игоревич родился в 1938 году в Москве. Окончил журфак МГУ. Член Союза писателей. Печатался как очеркист и прозаик в журналах «Знание — сила», «Вокруг света», «Наш современник», «Север», «Новый мир». Автор книг: «В ритме Пинеги» (1975), «Узоры по солнцу» (1976), «Мезенские сюжеты» (1980), «Дорога Ломоносова» (1983), «Поклонись дереву» (1985) и др.

На родине Ф. А. Абрамова Олег Ларин бывал неоднократно, недавно он вновь посетил эти места по заданию редакции «Нового мира».

Мариэтта Чудакова

Людская молвь и конский топ

Из записных книжек 1950-1990-х годов

1973

4 апреля. Вечер памяти М. Семенко.

Председательствует Лев Озеров.

Вступительное слово Е. Адельгейм.

Выступление Л. Я. Гинзбург. «Искусство есть процесс искания и переживания без осуществления».

Пинский, Вяч. Вс. Иванов, незнакомые.

Вышел розовый хорошо одетый мальчик с пухлыми губами, в больших темных очках и затараторил, плавно поводя руками и с трудом подбирая русские слова. Это был киевский литературовед, но напоминал он американского молоканина.