Новый мир. № 3, 2004
Шрифт:
— Прекратите!
Тучу увидели сначала в луже на дне оврага. В зеленых берегах она надвигалась, иссиня-черная, а когда разразился гром, мужчины не успели стаканы собрать, как с неба полилось. Они бросились к автобусу. В суете чьи-то пальцы расстегнули у Риты застежку на бюстгальтере, и за одну минуту потемнело.
— Ха-ха-ха, — смеется Анатолий.
— Ну что, поехали? — Васька осветил фарами мокрые газеты на траве и дымящийся костер.
— А где Валерия?! — завопила Рита.
Казимир ущипнул ее, приоткрывая дверку,
— Вытрите ей слезы, — засуетились они. — Петрович, где салфетка?
Анатолий подал другую салфетку. Рита вытерла слезы, но сейчас, когда подруги не было рядом и мужчины наконец обратили на нее внимание, она ревела, почувствовав, что им все равно — с кем. Это ее горько возмутило, и салфетка быстро намокла.
Валерия, оглядевшись одна в мокром темном овраге, услышала, как ее зовут, — из бычьего рева мужчин выделялся голосок подруги; наконец Рита засмеялась после слез. Валерия услышала шаги, хруст веток и закрыла глаза, не желая никого видеть. Но когда рядом кто-то шморгнул носом — девушка не выдержала и посмотрела. Сначала она не узнала парня, а потом догадалась, что он, расчувствовавшись, снял очки, и это сильно ее смутило.
Их звали все настойчивее, и Валерия с облегчением вздохнула:
— Ну что, пошли, надо ехать…
Дождь перестал, но ручьи еще бежали по дороге. Листва беспокойно шумела на березах, и с каждым порывом ветра на землю осыпались буйные капли. Валерия и парнишка в очках вернулись к автобусу мокрые, но в кабине им стало хорошо, как на кухне. Автобус занырял по ямам и буграм, словно поплавок на волнах, и захотелось выпить опять.
Петрович шепнул шоферу:
— Ты забыл, кого везешь?
Васька засмеялся в ответ.
— Нельзя смеяться! — возмущается Казимир.
— Если думать единственно об этом, — Анатолий сдвинул шляпу на затылок, — можно свихнуться.
— Все можно, — заявил Петрович, — при одном условии.
— Каком? — интересуется шофер.
— Пусть она скажет, — показал на Валерию толстяк.
— Я не знаю, о чем речь, — изумилась она.
— Скажи, пожалуйста!
— Я не знаю, что сказать.
Толстяк полез к ней обниматься и забыл, о чем разговор, но повторял:
— Врешь, врешь…
Лерка снова залепила ему пощечину.
— Правильно! — раздались голоса. — Так ему. Пусть знает, как распускать руки. — А сами распускали еще откровеннее, ухмыляясь при этом в глаза. — Так ему… Вот так, так!
Рита наклонилась к Валерии:
— Куда ты меня затащила?
— Я точно тебе говорю: у них у всех не стоит, — повторила Лерка, — можешь не сомневаться.
— Ты же прекрасно знаешь, — одними губами прошептала Рита, — у меня нет никакой бабушки в Бекачине.
Наконец выехали на шоссе; под колесами зашелестел
На повороте фары высвечивают разрушенный дом с березами за стенами. Он пропадает во мраке, но соловья слышно еще долго.
— Опять я не там свернул, — сокрушается Васька и сигналит.
С краю дороги брела парочка. Сопливый кавалер оглянулся и поцеловал такую же барышню. Глянув искоса на свет фар, она ответила на поцелуй своего ухажера, сцепив руки у него на шее.
— Все-таки куда мы едем? — спрашивает у Валерии шофер.
— Откуда я знаю? — недоумевает она.
— Если бы ты могла знать, — качает головой Казимир и тут же: — Раз, два, три, четыре… — пересчитывает у Леры ребра. — Чего смеешься?
— Щекотно.
Васька останавливает автобус и шлепает босиком по мокрому асфальту. Мальчишка подбегает к нему, а девочка осталась во мраке смутным, тонким силуэтом, который, как травинка, колеблется и вдруг исчезает.
— Давай назад, — растолковывает шоферу этот сопляк. — Не доезжая до города — сворачива-а-ай… — И не договаривает — увидел в кабине распущенные рыжие волосы.
Васька заскакивает на подножку и хлопает дверкой.
— Действительно, — выворачивает руль, — не туда едем.
Фарами освещается туманная даль, воздух, кудрявая трава с заснувшими цветами. Еще раз увидели пацана с фингалом.
— Катька! — кричал он, заметавшись один на дороге. — Эй, ты, дура…
Едва переступив порог, они устроились где попало и уснули; впрочем, девушек положили отдельно на диван и укрыли ватным одеялом, а Петрович нашел перловой крупы и кастрюлю и, прежде чем варить кашу, отправил Ваську на автобусе в Крулевщизну.
Анатолий слышал гудение мотора и обо всем догадался, но встать не смог — его неумолимо, будто течением на реке, снесло куда-то в другую жизнь; появился священник и спрашивает:
— Чем от вас пахнет?
Смутившись, Анатолий поправил на себе костюм и шляпу; смахнул с них пылинки:
— Одеколончиком.
— Нельзя!
— Для души, — оправдывается Анатолий и слышит голос вернувшегося за одну минуту из Крулевщизны шофера, просыпается наконец и выходит на веранду; от несоответствия времени во сне и в реальности голова у него гудит, как саксофон.
Петрович наложил ему в тарелку каши и плеснул в стакан водки.
— Вы купили одну бутылку? — завопил Анатолий. И разбудил толстяка. — Надо было обязательно меня поднять, — не мог он успокоиться. — Придется вам снова ехать в Крулевщизну! — И он полез в карман за деньгами.