Новый мир. № 3, 2004

Журнал Новый Мир

— Пошли с нами гулять, — предложила ему Валерия.

Марианна Гейде

Коралловые колонии

Гейде Марианна Марковна — лауреат литературной премии «Дебют» за 2003 год. Родилась в 1980 году в Москве. Окончила философский факультет РГГУ. Живет в Переславле-Залесском. Книга ее прозы и стихов готовится к изданию «Новым литературным обозрением».

* * *

и не было ни одного среди всех живущих, кто мог бы всерьез исповедовать мне свой грех, говорит железная печка: не трехногому коту исповедовать мне свою хромоту, не одноглазому скворечнику на сосновом шесте исповедоваться в своей слепоте, тот, кто был гостиницей для перелетных птиц, пастбищем для животных, вместилищем легиона, — ни один не карается по статье известного мне закона. ни девочка, бегущая в шкуре тысячи лесных тварей, ни

тот, кто из ласточкиных перьев целебное зелье варит, ни тот, кто разговаривает на непонятном наречье, не будет услышан железной печью. то лукавый королевич скрывается за заслонкой и слушает, что-то ему расскажет девчонка, вымазанная в саже. то королевна с пескариками в решете за портьерой прячется в темноте: только люди слушают, добровольно приняв тяжесть ненаследованных ими прав, а больше никто не будет слушать того, кто сам себя неустанно судит.

* * *

коралловые колонии, выстраивающие остов, к двадцати пяти годам почти вымирают, после себя оставляя почти скелет, на котором после невидимые ткачи непрерывно латают ткани вплоть до того момента, когда их стянет влажная гниль и меня наконец не станет. укладчики мозга в черепные коробки вначале сгибают трос, податливый и подвижный, затем в искривленьях его пролагают тропки, вкладывают на дно, прилаживают как нужно и сверху смыкают створки. стеклодувы легких по шажку отпускают дыханье, садоводы кишечных полостей высаживают растенья, прядильщики нервов смачивают слюною нити свои, обрывают и снова тянут, и все они были землею, а стали мною, а когда не станет меня, то снова землею станут.

* * *

спит дитя, накрыв щекой разжатую руку, словно к этому лбу никогда ни пяди не прибавит еще неведомая наука или сказанное другими забавы ради, спит и видит сон, как к нему подходит ягненок или какое-нибудь другое животное, и по ребрам его проводит своей безрогою головою, и в ладонь шершавую морду прячет. а проснувшись, дитя не вспомнит, что это значит. спи и ты, моя голова, и вы, руки, и вы, ноги, впитавшие бурую кровь травы, и жирный ил, и сухую глину, от которых в изножье белая простыня запечатлеет охоту на мраморного коня, а мстительное полотно разрисует складками спину. спи, правая ступня, спи, левая ступня, спи, самая мелкая часть меня. спи, простуда, усни, ангина, молчите, последние хрипы в бронхах, ум уснет, голова побежит вдогонку, голова Горгоны, запрятанная в кошелке, бессовестно подглядывает сквозь щелку. а ей навстречу кто-то, перстом грозя, отвечает: за снами шпионить нельзя, они пугливы, как влюбленные в затонувшем монастыре, они удаляются на заре, а у тех, кто ходят всю ночь, бессонные, они засиживаются до полудня (в будни это особенно неприятно), и оставляют под глазами синие пятна, и оставляют на шее вампировые укусы. а по ночам не спят только кошки и трусы: они боятся дня, любят электрический свет, они зависят от движения разных планет, у большинства из них довольно странные вкусы. лучше спите, брови, спите, веки, спите, ресницы, вам ничего не приснится, я за это ручаюсь, вчерашний сон сегодня не повторится, потому что так почти никогда не случается, вчерашний день сложится, как бумажка, в чашку, или кораблик, или прыгающую лягушку, и ты удивишься тому, что ночью из прожитого получается совсем на него не похожее, и то, что было внутри, становится кожей.

* * *

так внутрь глины целой, надавливая слегка, гончар опускает сведенные пальцы, пока не образует вмятину, а после разводит, пока пустота внутри не достигнет размера задуманного горшка. так нога мерно и мерно снует вперед и назад, а затем взлетает, потому что скорость и так велика. так сжимает горлышко, чтобы стало буже, и острый нож прижимает к ножке, чтобы стала ровней, так смачивает ладонь водой и оглаживает снаружи. а после сушит, подрезав донце струной. а после, боже мой, что после станет со мной — могла бы подумать, если могла бы думать чашка, ожидающая свой страшный суд, потому что ее поставят в печь и на ночь запрут и двести, триста, четыреста градусов выставят на табло, вплоть до градуса, при котором плавится стекло, до градуса, при котором плоть

превращается в прах. ты ведь прахом была, и больше чем прахом тебе не быть, сказал бы чашке гончар, если бы мог говорить.

* * *

пусть руку мою раскрошат, как воскресный хлеб, на двенадцать и две фаланги, из коих пять о пяти щитах, высеченных из кости, и пусть пребывает так, пока не придет покой и мой хлеб опять притворится моей рукою. ты, пальмовая ветвь в ладони, ладонь в ладони и пальмовая ветвь, сама себя свивающая в вервь, сама себя снедающая в твердь, сама себя вжимающая в плоть, ты, колесо, раздирающее не меня, — раздирай сильней, ты, пальмовая ветвь, обратишься в плеть и будешь петь над моей спиной до скончанья дней. но вы будете, будете, а все равно меня не забудете и ничего не забудете, потому что ничто не забудется, и за вашими спинами будет — когда вы будете совсем другими, и сами себя разлюбите, и приблудитесь к старости с кроткими головами, а я и тогда останусь стоять за вами.

Выступление на торжественной церемонии награждения лауреатов независимой литературной премии «Дебют-2003» 18 декабря 2003 года

То, что я скажу, может показаться и поверхностным, и чрезмерно общим, но, к сожалению, сам жанр краткого публичного выступления предполагает эти недостатки.

Всякий род творческой деятельности предполагает акт самовыражения, самореализации, но литературное творчество парадоксальным образом совмещает в себе этот акт с совершенно ему противоположным — актом самоотчуждения, метафорически, а иногда и неметафорически представляющим собой своего рода самоубийство. Дело в том, что всякая деятельность человека — художественная, техническая, производственная — предполагает отчуждение продукта, получаемого в результате. И всякий продукт, кроме формообразующего акта человеческой воли, имеет нечто в качестве материи — даже если речь идет о музыке или математике, в основе которых лежит чистое время. Но для литературного творчества материей является язык, то есть та стихия, которую Мартин Хайдеггер назвал «домом бытия», в которой только и раскрывается человек в своей человеческой сущности. Поэтому за любым состоявшимся литературным текстом всегда прозревается трагический конфликт между языком и автором, осмелившимся сделать его чуждым по отношению к себе самому, и этот конфликт, в сущности, является главной формообразующей компонентой, обеспечивающей целостность текста. Литература — или ее наиболее радикальная часть — может объявлять о смерти того или иного жанра, о смерти автора, говорить о невозможности высказывания от первого лица или, напротив, утверждать необходимость такого высказывания, она может идти по пути механической фиксации языковых изменений или, напротив, развивать усложненные повествовательные конструкции, но главное свое противоречие — невозможность и необходимость сделать язык из среды обитания объектом своей деятельности — она никогда не будет в силах решить. И опять-таки парадоксально, однако именно по этой причине любой человек, одержимый созданием текстов, — а присутствие такой одержимости я считаю необходимым, хотя, разумеется, и не достаточным условием литературной деятельности, — любой такой человек должен осознавать свой долг разрешить эту задачу по-своему, именно в индивидуальности этого волевого усилия заключается возможность самореализации в литературном творчестве. И в бесконечной аппроксимации к разрешению этого конфликта, возможно, заключается сама суть динамики литературного процесса.

Ревекка Фрумкина

Там, где в пространстве затерялось время…

Фрумкина Ревекка Марковна — лингвист, эссеист, доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института языкознания РАН. Автор научных книг и статей на русском и английском языках, учебника для вузов «Психолингвистика» (2001), мемуаров «О нас — наискосок» (1997), книги эссе и мемуарных очерков «Внутри истории» (2002) и книги «Мне некогда, или Осторожные советы молодой женщине» (2004). Постоянный автор «Русского Журнала» (www.russ.ru).

Существует стереотип, согласно которому обоснованное мнение можно иметь только о том, что ты видел своими глазами. Москвичей упрекают в том, что они судят о России на основании жизни «в пределах Садового кольца»; жителю Вологды ставят в вину провинциальность, а южанину, дабы понять, что почем, советуют пожить в Норильске.

Но ведь жизненный опыт любого отдельного человека ограничен. Да и вообще дело не столько в объеме опыта, сколько в возможностях его осмысления. И потому опыт завзятого любителя странствий нередко не более содержателен, чем бесконечный ряд цветных фотографий, хранящихся в его компьютере. Смотрим-то мы глазами, но видим мозгом.

Привилегия усмотрения невидимого приобретается «потом и опытом». Географы, этнографы и антропологи для того и описывают свои наблюдения столь детально, чтобы и мы могли увидеть неочевидное и расшифровать невнятное. И то, что обычному взгляду представляется набором случайных фрагментов, для профессионала являет упорядоченную структуру.

Я не географ и не этнограф. Но применительно к реалиям повседневной жизни у меня своя привилегия: это умонастроение, которое в психологии называется когнитивный диссонанс. В его основе лежит сильнейшая потребность вписать неизвестное в область известного, то есть объяснить его. Понятно, что для этого надо не только очертить важную для себя область неведения, но и испытывать по этому поводу внутренний конфликт. Это состояние я считаю продуктивным для всякого думающего человека. Отдельный вопрос — как такие конфликты разрешаются.

Можно избежать когнитивного диссонанса, рассматривая только те вопросы, применительно к которым уже есть ответы. В силу этого очевидным считается то, что вовсе таковым не является. Мы принимаем за объяснения мифологемы и стереотипы и тем удовлетворяемся. Это ни хорошо, ни плохо — это естественно, пока жизнь идет своим чередом. Все меняется, когда обыденное сознание сталкивается с необходимостью осмыслить то новое, которое прежде как проблема существовало для одних лишь специалистов.

Вот в деревню Илейкино, куда из Москвы поездом с пересадкой доберешься не меньше чем за три часа, приезжает автолавка. Раньше в радость было купить там постное масло. Теперь привозят что угодно, в том числе — дорогое немецкое пиво. Пива я не пью, но мне интересно, почему это стало возможно.