Новый мир. № 8, 2003

Журнал Новый Мир

Выбежал мальчик на крыльцо. Подавай ему солнце — где оно тут светит? Подавай ему сад — где он тут растет? Подавай ему речку — где она тут течет?

Вот солнце на небе, вот речка неподалеку, к ней тропка протоптана, вот сад возле дома. А вот яблони растут, и ветви у них чуть не ломятся под тяжестью крупных, налитых яблок. Гнулись, гнулись ветви и уронили на землю дюжину самых спелых, будто шершавой пленкой от просохшей росы покрытых. Поднял мальчик яблоко: ах, какое славное, красивое! Надкусил, а там внутри вместо белизны — чернь, а вместо чистоты — слизь, там червь засел, ошеломленный светом, жирный червь в черной липкой трухе.

Вскрикнул мальчик, отбросил яблоко прочь, но, пересилив себя, с перекошенным лицом подбежал к нему и ногой раздавил вместе с

червем. Огляделся, морщась, вокруг: сколько, сколько яблок свисают с веток, сколько внизу, у самых ног, лежат, подставив кверху румяный, литой бочок! И в каждом червь, в каждом гниль. А солнце светит себе как ни в чем не бывало, и день своими воздухами не померк, и мир стоит на том же своем месте, как будто ничего не случилось.

Отвернулся мальчик: к чему мне такое солнце, к чему мне такой день, к чему мне такой мир! Напрасно солнце в глаза ему заглядывает:

— Посмотри, ты только посмотри, какое я сегодня яркое, пылкое.

Напрасно день ему улыбается, обвевая свежестью белых, чистых воздухов своих:

— Посмотри, я сегодня как никогда светлый и ясный.

Напрасно мир его просторами своими обнимает:

— Посмотри, как привольно и широко, без конца и края, я пред тобой распростерся.

Молчит мальчик, ни на что бы глаза его не глядели.

Стало темнеть, повеяло холодом. Ушло солнце за тучи, померк день, затуманился мир. Где тут речка, где тут сад, где тут дом? Разорвался оглушающе в поднебесье первый грозовой раскат, прогрохотав поблизости, и затих где-то вдали. Редкие капли застучали по листьям. Пахнуло мокрой зеленью. Хлынул ливень, косо забили тугие, блестящие струи. Все полновесней, все громче. Слышно, как, ударяясь о землю, разлетаются они вдребезги, и осколками их обдает кусты и траву.

Мальчик мгновенно вымок. Беречься поздно. Выскочил он из-под яблони и подставил себя дождю. Улыбался блаженно, весь с головы до пят в сплошной пелене воды. А ливень уже стихает, светлеет. Это солнце тянется к мальчику сквозь редеющие, блестящие струи. Это день льнет к нему чистотой и свежестью своих воздухов. Это мир готовится распахнуть перед ним свои бесконечные дали. Там, подальше, — река течет; тут, совсем близко, — дом стоит; а здесь, вокруг, — сад растет. Яблоки свисают с прогнутых веток, лежат, омытые ливнем, на земле.

А чем солнце не яблоко, желтое, нежное, созревшее на древе мира?

А чем день не яблоко, белое, прозрачное, свисающее вожделенно с древа времени?

А чем мир весь не яблоко, бесконечно огромное, несказанно прекрасное: вызрело на таинственном древе Неведомого и, упав, подкатилось к нашим, человеков, ногам?

— Владейте, ваше.

Да как же я могу без тебя, солнце? Да как же я могу без тебя, долгий-предолгий белый день? Да как же я могу без тебя, бесконечный, невесть откуда явившийся для меня мир?

Мокрый, с кончика носа капли стекают, поднял мальчик с земли омытое ливнем яблоко, пахучее, холодящее зубы. Внутри, под глянцевой кожицей, в пупырышках налипшей влаги, оно — крепкое, белое, сочное. Съел мальчик яблоко:

— Какое сладкое!

Наталья Ванханен

Одни наречья

Ванханен Наталья Юрьевна родилась в Москве. Окончила филфак МГУ. Поэт и переводчик, автор трех лирических сборников. Кавалер ордена Габриэлы Мистраль, полученного от правительства Чили за заслуги в области перевода.

* * *

Мне говорила одна золотая старуха: «Жизнь на земле есть блаженство для зренья и слуха, если снаряды поблизости не завывают и никого не калечат и не убивают». Зренье да слух — ну чего еще, кажется, надо? Зренье да слух — вот великая наша армада. Все остальное излишне темно и громоздко. Видишь, с морозного неба за блесткою блестка. Слышишь,

скрипит под ногой, грановит и игольчат, и голосок на морозе звонит в колокольчик… В радужке свет да небесная музыка в ухе — разве не так обитают бесплотные духи? Разве не чудо метель, запуржившая крышу, если представить, что я только вижу и слышу?

* * *

Мы уже не видимся годами: незачем, ни к месту, ни к чему. Розовое облако над нами уплыло в сверкающую тьму. И о том, что кончилось кочевье, а оседлость — мир совсем иной, плачут монастырские деревья за высокой каменной стеной. И к другим счастливцам, может статься, что рифмуют, глядя в небосвод: «Жить — любить, расстаться — разрыдаться», — розовое облако плывет.

* * *

Может, узел еще разрубят, обойдет мировое зло: две вороны друг друга любят и надеются свить гнездо. В клюве голую ветку крутят молодая и молодой, и налит золотистый прутик изумрудной живой водой.

* * *

Господи, время, куда ты? Горсткой, обвалом, гуртом! Я ведь не ставила даты, думала, это потом. Думала, все еще будет. Думала, ну времена! Думала, время рассудит. Ан уж и вечность видна. Что она, впрочем, такое? Туго налеплен сургуч. Листья опавшие? Хвоя? Белый с пылинками луч? Карцер? Симпозиум умный? Банька? Бескрайняя даль? Или веселый и шумный пионерлагерь «Печаль», тот, где, о папе и маме вдруг загрустив у ворот, девочка в мятой панаме пишет в намокший блокнот…

* * *

Неба вдосталь и воли в избытке, все сбывается — только скажи! Самолетик на сдвоенной нитке заплетает вверху виражи… Все осталось как есть, невредимо. Все прошло, и упал за рекой самолетик на ниточке дыма, управляемый детской рукой.

* * *

Жизнь — сплошной суетливый глагол — не всегда удается возвысить, часто смысл унизительно гол: гнать, держать, не дышать и зависеть. Смерть не знает глагольной возни, синь бездонна, и море безбрежно, и витают наречья одни: пусто, сыро, легко, безмятежно.