Новый Раскольников

Панкин Борис Александрович

Стой у Петровско-Разумовской Разглядывай бегущих мимо Стань еле различимой плоской Полоской дыма Гляди на меркнущие краски На сумерки в глазах прохожих Стань собственной посмертной маской Фантом не больше Докуришь спустишься под землю Бог даст вернёшься невредимым Пока стоглавый цербер дремлет Проскочишь мимо Вдали останкинское жало Часы показывают девять Всё — ты уже готов пожалуй Довольно медлить

«эвридике с любовью, с печалью, с чем там ещё…»

эвридике с любовью, с печалью, с чем там ещё. хроническое

отчаяние — не в счёт. хтонический недосып, сиречь недоёб (по внешнему виду впору ложиться в гроб), тоже не в счёт. ей, что ушла без меня на другую сторону ночи, сторону дня, пишу эти строки, зная, что не прочтёт, поскольку читать не умеет; поскольку стёрт грифель карандаша, и бумаги нет. и на этих скрижалях пальцем оставить след, так же проблематично, как, сойдя в Аид, вернуться назад вместе (что предстоит сделать, чтобы опять соблюсти канон, чтобы опять, оглянувшись, исторгнуть стон, в который раз потерять тебя навсегда). «ниоткуда с любовью»… и прочая ерунда.

«ветер воет ветер дует…»

ветер воет ветер дует гонит жолтые листы я найду себе другую ебанутее чем ты

человек человеку

«Допустим, умер Бог, а мы — за ним…»

и на пустое место ставит слово

И.Б.

Допустим, умер Бог, а мы — за ним. И всё, что есть, давным-давно истлело. Впустую носим призрачное тело И в пустоте пустое говорим. Допустим, мы — индукционный ток, Вибрация бессмыслицы в эфире, Фантомный разум в иллюзорном мире, Сон мотылька, в котором умер Бог. Тогда к чему вся эта суета? Бесплотные порхания над бездной? Мой бедный Дант, сотри своё с листа. Всё ерунда. Ты тоже ерунда. Ты изначально не был никогда. И все слова пусты и бесполезны.

Ещё про Эвридику

тупая пизда эвридика в глухой мухосрани живёт пускай прозвучит это дико никто эту шмазь не ебёт поскольку уродлива сука и мнит о себе дохуя в мозгу её мрак и разруха меж бёдер скукоженных сухо в утробе свернулась змея тупая пизда эвридика тупая тупая пизда в глазах её цвета индиго не вспыхнет огонь никогда никто не согреет запястий её не ухватит за грудь её задыхаясь от страсти никто не рискнёт в её пасти клыкастой свой болт сполоснуть о эта пизда эвридика такая тупая пизда что боги друг другу смотри-ка сказали однажды беда такая отвратная бикса давайте шутить господа пусть воды угрюмого стикса не примут её никогда тупая пизда эвридика с обидою смотрит на мир а время всё тикает тика- ет время всё тикает тика- ет сонное время вей-з-мир протикает всё без остатка истает что твой леденец пиздец эвридике несладко пиздец эвридике пиздец

«вот ты идёшь куда-то…»

вот ты идёшь куда-то где станет хорошо а мне уже пиздато я навсегда пришёл ногами напряжённо густую месишь грязь а я на небосклоне лежу не торопясь ни в счетную палату ни в магазин ни в суд мне никуда не надо мне не мешает зуд мой гондурас обмерян расчислен занесён в реестры в вашей сфере меня забыли всё я

больше не потею поскольку не спешу не гроблюсь за идею за бабки не пашу меня не беспокоит ни биржа ни тайфун всё для меня пустое тайбо чучхе цигун мне похуй на затменья на срач в твоей душе я тормознул мгновенье мне заебись уже

«Обувь женская, мужская…»

«Обувь женская, мужская», «Шаурма», ларёк, «продмаг», «Что ты, блядь, за блядь такая!», «Опоздаем, шире шаг!». Улица, фонарь, аптека. Справа — сонные дома. Хоронили человека, Выжившего из ума. Вынимали из машины, В топку жадную несли Ящик полный мертвечины. Заряжай, готовься, пли. Постояли, поглядели, Равнодушно, в небеса. Всё забудут за неделю, Через год не вспомню сам, Чью спалили оболочку, Кто ушёл в небытиё. Мельтешение и прочая Суета, хуё-моё.

«человек человеку…»

человек человеку узбек реже таджик ночь 21-й век гаражи злая стая волчат рвёт на куски то что станет сейчас другим мёртвым как сквер и площадь город страна ветер листву полощет ночь холодна

«ночь улица фонарь аптека…»

ночь улица фонарь аптека зачем ты ищешь человека в краю бетона и металла его не стало закончен путь его в подлунном в наждак асфальта втоптан гунном их давеча сплошным потоком несло с востока с вокзала прямиком на запад сквозь эту гарь и этот запах всё на своём пути сметая прощай святая смердят имперские руины дома из обожжённой глины набиты мёртвыми телами вернее нами и никого в округе кроме тебя и фонаря над кровлей дежурной некогда аптеки прощай навеки

«пойдём-ка пойдём-ка пойдём-ка…»

Над дорогой Смоленскою, как твои глаза…

Б. Окуджава

пойдём-ка пойдём-ка пойдём-ка пойдём-пойдём пока эта жизнь потёмки пока не в лом двигаться вдоль дороги (леса леса) переставляя ноги (столбы столбы) что там мерцает (словно твои глаза) сквозь пыль словно глядит устало (звезда звезда) словно тебя не стало ни там ни здесь мутная взвесь грядущие холода дурная весть пойдём-ка пойдем-кё пойдём-ка ещё чутка это всего лишь ломка сейчас пройдёт хрупкая кромка утреннего ледка ущербный год всё перемелется станет простой строкой лёгкой безделицей миг и растает мгла шаг и не верится что ты была такой что была

«Кого она возьмёт в свой оборот…»

Кого она возьмёт в свой оборот, тому не совладать с пространством. Вот он последний направляет свой полёт к студёным звёздам. Что от него осталось на земле? Жена и сын? На чёрный день заначка? Кто горевал о нём, его жалел? Собака? Дом, пустой, как эта пачка от «Космоса»? Не горечь, так печаль в пространстве тлеет, словно сигарета. Ты там, приятель, сильно не скучай. Увидимся. В Валгалле или где там.