«Новый завет»
Шрифт:
Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? Что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника?
Но я не пользовался ничем таковым. И написал это не для того, чтобы так было для меня. Ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою».
Павел даёт понять, что даже если бы обвинения в стяжательстве имели почву, он был бы в своём праве. Он дорожит своей честью, ибо для себя не брал ни копейки — всё отправлял в Иерусалим.
Похоже, мы наблюдаем момент, когда Павел решил прекратить отправку
И он аргументирует своё решение — не на себя он будет эти деньги использовать, а для общего дела. Но больше — никаких оброков.
«Ибо будучи свободен от всех, я всем поработил себя…
Для иудеев я был как иудей, чтобы приобрести иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных, для чуждых закона — как чуждый Закона, — не будучи чужд Закона перед Богом, чтобы приобрести чуждых Закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных.
Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых».
Он отказался от всего — ради дела, а от него требуют денег. Павел отвечает едко.
«Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но лишь один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего…
И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы бить воздух, но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным».
Он даёт понять, что вся иерусалимская братва, даже если они апостолы и святые, не подвижники, хоть и призывают умерщвлять плоть и отрицать мир.
А он, Павел, подвижник, хотя признаёт и плотское, и мирское. Он занимается делом и не считает упрёки в свой адрес справедливыми — отнюдь.
«Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть».
Павел себе цену знает. После такого самоутверждения, наш апостол спокойно приступает к поучениям.
«Будьте подражателями мне, как я Христу… Всякий муж, пророчествующий или молящийся с покрытою головою, постыжает свою голову…
Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает свою голову, ибо это то же, как если бы она была обритая. Ибо если жена не хочет покрываться, то пусть стрижется; а если жене стыдно быть остриженой или обритой, пусть покрывается».
Я не знаю, насколько это было важно тогда, но понимаю теперь, почему в нашу церковь женщину без платка не пускают — спасибо Павлуше.
«Слышу, что когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю… Ибо надлежит быть и разделениям, дабы открылись между вами искусные».
Он хитёр. Дескать, споры — нормальное дело, не обращайте внимания.
«Далее, вы собираетесь, но это не значит вкушать вечерю Господню; ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается».
Вот так, упивается! Пресвитеры знали, что говорили. Павел принимает меры.
«Разве у вас нет
Да уж, хвалиться нечем. А посему, слушайте, как надо есть и пить.
«Ибо всякий раз, когда едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете…
Кто будет есть хлеб или пить чашу недостойно, виновен будет…
Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест и пьет…
Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о теле Господнем…
Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает».
Он настаивает на здоровом образе жизни.
«А если кто голоден, пусть ест дома, чтобы собираться вам не на осуждение… Прочее устрою, когда приду».
Я бы задумался после этих слов.
Павел призывал к естественному, считая, что аскеза и экзальтации — удел немногих.
Аскетическая партия Иакова могла похвастаться большим числом «пророков», говорящих на языках, и вообще экстрасенсов.
Возможно, в Коринфе им завидовали. Но Павел, который сам был очень экзальтированной личностью, успокаивает своих учеников и обещает им другие чудеса.
«Иных Бог поставил в Церкви, во-первых, Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями… Далее, иным дал силы чудодейственные, также дары исцелений, управления, разные языки.
Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Ревнуйте о дарах бОльших, и я покажу вам путь ещё превосходнейший».
А в чём же этот путь? Что затмевает всё это сверкающее многообразие? Конечно же, любовь.
«Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто».
А экстрасенсорные способности, если разобраться, не многого стоят.
«Теперь, если я приду к вам, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением?..
Если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер.
Сколько слов есть в мире и ни одного из них нет без значения. Но если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец».
Вот именно. Всё это в полной мере относится к лопотанию Иоанна в Апокалипсисе.
«Что же делать? Стану молиться духом, стану молиться и умом; буду молиться духом, буду молиться и умом…
Я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке».
А ведь он — мудрец. И настоящий философ, к тому же.
Мне странно, что некоторые комментаторы называют среди апостолов Иоанна, как философа. Куда ему до философии? А вот Павел… Его многому научили в Афинах.