Ноябрьский дождь

Владимир Владимирович

Незнакомка, еле слышно воркуя, прижималась к Ватанабэ всем телом. Ее тонкие высокие каблучки кокетливо цокали об асфальт. Отвернувшийся Сэм сейчас на выглядел на удивление похожим на... На Учики Отоко. Он словно одеревенел, неся на руке накрепко прилипшую девицу. Медленно, с неохотой, подходила контрастная парочка к дверям. Доставая из кармана карту-ключ, Ватанабэ, незаметно для спутницы, поморщился.

Канзаки во всех подробностях успела разглядеть его кривляния. Замедлив шаг, она шла от угла и наблюдала. Сэм наверняка заметил соседку, но вида не подал. Он открыл двери и, под цокот каблуков незнакомки, зашел внутрь. Яркое платье мелькнуло на фоне черного костюма,

и оба пропали из виду.

Мегуми озадаченно хмыкнула. Поймать Ватанабэ с женщиной... Даже странно, что впервые. Еще страннее - что Сэм выглядел напряженным. Как-то не вписывалось в образ. Он умел создать впечатление юбкодрала. Все эти шуточки, замечания, неизменный сарказм и... А, черт, и неустанное внимание к ее груди! В общем, Ватанабэ казался таким человеком, который не будет строить рожи, подобные тем, что он только что строил у нее на глазах.

Может, тут не половые дела, а что-то иное? Тогда почему она так жалась к нему, будто хотела, чтоб ее взяли на ручки и уложили в постельку? Вряд ли поспать, правда...

Хм, а вдруг это что-то профессиональное? Тогда зачем вести ее к себе домой?

А вдруг она его родственница? Нет, родственники так не жмутся.

Вообще, зачем это они пришли к Ватанабэ домой?

Гипотезу о родственных связях лучше сразу отбросить. Выходит что? А выходит разве что вот такое: либо по какой-то надобности, либо из причуды, Ватанабэ с недовольным и оцепенелым видом собирается...

Так, стоп! Канзаки Мегуми, с чего ты опять забила себе голову этим Ватанабэ?

Вынимая ключ-карту, девушка внутренне фыркнула. Какое ей, собственно говоря, дело до личных амурных похождения этого толстяка?! Лишь бы не мешались криками и стонами на весь этаж...

Карточка неловко скользнула мимо нужного отверстия. Тьфу ты! Мегуми озлобленно повела ключом еще раз.

Да что за ерунда?! Не сплетница же она какая-нибудь, в конце концов, забивать голову такими пустяками. И вообще, надо думать, что написать по заданию!

Открыв, наконец, дверь подъезда, девушка зашла внутрь. Голод и служебный долг сурово затолкали мысли о Сэме на периферию сознания. Мысли и сами не особенно сопротивлялись. Уж больно неловко от них становилось.

Все, хватит. Наплевать на всяких Ватанабэ!

Пойти поесть и напридумывать нужного!

Ну, может, сначала чуть повременить, после еды. Посидеть с кошкой... Чуть-чуть...

Беверли Хиллз, Калифорния

Ночной клуб "Палатин" сейчас затих. Еще недавно роскошные залы заполняли десятки и сотни человеческих тел. Эти тела двигались, говорили, встречались друг с другом, поглощали еду и алкоголь. Зачастую два или более тел покидали клуб вместе, намереваясь совокупиться в приятной обстановке. Иные совокуплялись прямо здесь, в туалетах. Особенные, таящиеся по углам, туловища продавали наркотики.

Ароматы разврата, опьянения и безделья смешивались в неосязаемый кальянный дым, поднимавшийся к потоку и проникавший во все самые мельчайшие поры здания. Любой вдохнувший сей воздух порока и праздности не мог не попробовать сладкого плода. А потому посетители клуб очень любили. Просто быть здесь уже доставляло удовольствие. Обстановка, построенная умелыми оформителями, наполненная качественными увеселениями и озвученная хорошей музыкой, располагала.

Однако в особые помещения дымок адюльтера и пьянства не попадал. Здесь пахло чистотой и прохладой приморского вечера. Шум, в рабочие часы доносившийся с нижних этажей, заглушали толстые стены. Только широкие окна впускали солнце или луну, единственных

достойных гостей уединенной обители хозяина. Сейчас все окна были старательно занавешены. Невозможно было понять, ночь ли на дворе или же вовсю разгулялся день.

В свете одинокого горящего ночника молодая обнаженная девушка лежала на широкой постели, разметав по подушке пышные медно-рыжие волосы. Лицо ее было бледно, дыхание прерывисто. Изящная тонкая рука покоилась на целомудренно прикрытой простынкой груди, вторая пряталась под подушкой, подпиравшей голову. Изумрудно-зеленые глаза, в которых без труда можно было прочесть усталость и желание подремать, смотрели в дальний угол комнаты.

Там, расслабившись в широком мягком кресле, сидел Октавиан Вендиго, в безукоризненном, отглаженном, почти сверкающем чистотой костюме цвета ночного неба. Перед глазами он держал апельсин. Нежный оранжевый фрукт, в тусклом свете ночной лампы казался каким-то зеленоватым. Кожура была наполовину срезана, и сквозь белое марево проглядывала приятная, наполненная соком, плоть. Он держал апельсин подвешенным за аккуратную вытягивающуюся целую спираль, которую представляла собой срезанная часть кожуры. Октавиан чуть раскачивал апельсин, и казалось, что тонкая шкурка вот-вот порвется, и фрукт покатится по полу. Но она не рвалась.

– Не устал?
– тихо спросила Анна.

– Как-то не очень, - Октавиан внимательно следил за покачивающимся апельсиновым боком.

– Думаешь?

– Знаю, - он оторвал взгляд от фрукта и посмотрел на девушку.
– Как ощущения?

– Уже неплохо, - она повернулась на бок, поправляя рукой подушку.
– Но первое время почти что никак. Все-таки я - не ты.

– Зато попробовала, - синие глаза ласково усмехнулись.
– Теперь отдыхай.

– А ты?
– снова спросила Анна.
– Ты вообще когда-нибудь спишь?

– А зачем?
– Вендиго откинулся на спинку кресла. Свободная рука ласково поймала кругляш апельсина.
– Я избавлен от необходимости храпеть с открытым ртом шесть часов, чтобы нормально функционировать.

– Функционировать...
– девушка подобралась, садясь. Рукой она удерживала сползающую простыню.
– Ты так говоришь, как будто ты - не человек.

– А разве я человек?
– Октавиан улыбнулся краешком рта. Большой палец державшей апельсин руки лег на обнаженную половину. Надавив на то место, где плод некогда соединялся с веткой, мужчина ощутил движение. Часть апельсина беззвучно пошла внутрь, открывая поблескивавший сталью разрез.
– Иногда нельзя судить по набору характерных признаков. Человек не есть двуногий безволосый петух, и не создается человечность сводом социальных правил. Человек - это продукт огромной, неистово бушующей тысячелетиями войны. Он выковывается в горнилах этой войны по образу и подобию божественного орудия смерти. Вот почему человек, как всякое оружие, в конце концов, начинает давать осечки.

– А ты?..

– А я осечки не даю, - увидев, как встает на место нажатая кнопка, Октавиан вытянул вперед руку с дрожащей кожуркой.
– Я сам взял себе имя, и сам дал себе цель. И на пути к этой цели для меня не будет преград.

Внезапно висящий в воздухе апельсин начал двигаться. Вращая ровными боками, он накручивался обратно на срезанную кожуру. Стоило фрукту совершить оборот, как следы разрезов на шкурке исчезали.

– Когда начнется?
– спросила Анна.

– Очень скоро, - Октавиан благожелательно прикрыл глаза.
– Мы будем бить по почкам и печени цивилизации. И каждый удар будет больнее предыдущего. Получится настоящее ультра-насилие.