Нуль
Шрифт:
Свист в голове Сергея снова достиг высоты реактивной ноты.
Ему было пронзительно жалко этих детей, он испытал невероятно острое чувство тоскливой любви, нежного стыда и горькой радости. Из глаз его потекли совершенно неожиданные слезы. Сергей лихорадочно искал милые, добрые слова, единственно верные в этой ситуации, но слова застряли в груди, их перебивал разбойничий свист, издаваемый мозгом, и тут произошло нечто абсолютно невероятное, противоестественное, настолько парадоксальное, что над объяснением этого сломал бы голову не один психолог.
Сергей дико расхохотался.
Он был поражен этим не меньше детей, но справиться с
Коля и Лианочка – зверский бандит Каландадзе носил очень красивое имя Лиана, которое весьма распространено в Грузии, но на самом деле заимствовано из греческого, где оно означает «солнце», – испугались так, как не пугались никогда в жизни. Эти долгие секунды смеха были гораздо страшнее того первого мига, когда в комнату ворвался большой грузный человек с выпученными глазами и нацелил на них пистолет.
Лиана давно перестала кричать. Коля уже не напоминал ватную куклу, а напряженно сидел на диване, готовый в любую секунду предпринять активные действия – например, надавать отцу по щекам или, наоборот, обнять, усадить, принести воды.
Он не сделал ни того, ни другого, потому что, внезапно прекратив смеяться, Сергей заговорил.
Это была странная, медленная и мучительная речь. Странная – по смыслу, а мучительная – потому что, как Сергей обнаружил, ему было очень трудно проталкивать слова сквозь вой ураганного ветра в голове.
– Ко-ля, – сказал он, – ты замерз-нешь – трид-цатое июня – но здесь оч-чень холодно – а снаруж-жи жарко – там много людей – флаги – плака-ты – день Карла Марк-са – я говорю какую-то ерун-ду – это правда – но ведь холодно – нет, не так – я хочу с вами по-си-деть – трудно сто-ять – в голо-ве все оч-чень четко – прос-то забыл нес-коль-ко слов – я не знаю – я не знаю вас, деточ-ка – вы милая деточ-ка – и краси-вая – сегод-ня такой год – празд-ник – я толь-ко не пом-ню числа – кажет-ся, второе фев-ра-ля…
Коля уже стоял возле отца и, держа его за руки, с ужасом вглядывался в ставшие вдруг чужими глаза, отчаянно нащупывавшие некий неизвестный смысл.
Он ничего не понимал. Лиана, завернувшаяся в одеяло, сидела уже почему-то на полу. Ее лицо искажала судорога, нижняя губа была закушена.
Сергей наконец нашел чудные, проникновенные, волшебные слова, которые должны были моментально успокоить сына и его миниатюрную подругу. Вот только проталкивать их по-прежнему было тяжело.
– Не надо боять-ся ви-ру-сов, – говорил он, – люди от них не бо-ле-ют – только эти… – вы пони-маете – как их… – писто-леты – нет, писто-леты тоже не бо-ле-ют – я не бу-ду стрелять – вот я кладу пис-то-лет на стол…
На самом деле Сергей и не думал положить пистолет на стол, он водил стволом по стене, рисуя замысловатые фигуры.
– Вот фор-му-ла – нет, не так – формула другая – эм-це-квад-рат – Эйн-штейн – ведь понят-но? – сегод-ня праздник –
Коля осторожно вынул из руки отца пистолет, засунул под диван и рывком бросился к телефону. Ужас этих минут был непереносим. Он сейчас позвонит маме, скажет, что отцу плохо, а уж она сделает все как надо.
То было единственно правильное решение.
Ни Коля, ни Лиана еще не поняли, что это удар. Наверное, они и не могли понять. До сих пор ни разу в жизни они не видели, как у человека развивается удар.
Но Коля уже звонил по телефону. А еще через минуту Катя, сообразив, что к чему, вызвала «скорую». А еще через пять минут сама неслась на такси в район станции «Сокол».
Сергея действительно поразил удар. На медицинском языке это называется инсульт. А проще – излияние крови в мозг.
Какая-то ниточка в голове Сергея все-таки лопнула.
Владимир Набоков когда-то написал: «.. человеку, чтобы счастливо существовать, нужно хоть час в день, хоть десять минут существовать машинально».
Сергею, чтобы вообще продолжить жизненный путь, пришлось существовать машинально почти месяц.
К счастью, инсульт был не обширный. Но к еще большему счастью, круг знакомых Сергея оказался достаточно широк и влиятелен, и он попал в такое место, куда не всякий смертный может даже заглянуть. Это место именуется Центральной клинической больницей, которая раньше, при коммунистах, называлась больницей всесильного и могущественного Четвертого главного управления.
Если «четвертое», то где первые три? А если управление, то – чего? В социалистические времена простой человек даже не задумывался над такими вопросами. Ему было ясно: больница «Четвертой управы» – «кремлёвка», пациентами ее могут быть только высшие бонзы, и уж там-то вылечат от чего угодно: хочешь, от запоя, хочешь, от цирроза, хочешь, от старости, а если очень нужно – то и от смерти.
Сейчас «Четвертой управы» уже не существует, а заоблачная больница осталась. Разумеется, она помещается не за облаками, а за заборами – на Рублевском шоссе. Попасть в нее, как и раньше, не легче, чем протолкнуть верблюда сквозь игольное ушко.
Вот, употребил штамп, такой затертый, что дальше некуда. От того, что он библейского происхождения, его затертостъ не уменьшается. Между тем это не просто штамп, а древнейшая лингвистическая ошибка, и лишь святость пословицы, ее привычность, узаконенная многими веками невдумчивого употребления, спасают афоризм от корректировки.
Я не сам это придумал. Источник – все тот же: Сергеевы кассеты.
||||||||||
«“Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие”, – кому из христиан неизвестно это выражение из Евангелия от Матфея, повторенное слово в слово в Евангелиях от Марка и от Луки? “Поистине, те, которые считали ложью Наши знамения и превозносились над ними, не откроются им врата неба, и не войдут они в рай, пока не войдет верблюд в игольное ухо”, – кому из мусульман не знакомы эти слова из седьмой суры Корана?