Нуль
Шрифт:
Может быть, потому, что это была очень связная речь, без всяких «ну», «как это», «вот» и прочего мусора, а может, потому, что это было чревовещание и слова произносил не Костя, а кто-то другой, кого сейчас в комнате не было, но Сергей совершенно забыл, что перед ним его собственный сын, мальчик, которому идет всего лишь тринадцатый год. Он тяжело поднялся со ступа и, перегнувшись через стол, врезал Косте в челюсть со всей силой, на которую был способен.
Сергей никак не ожидал, что промахнется. Инерция удара была столь велика, что он сам перевалился через стол и грохнулся сначала на пустой стул, а потом на пол, больно ударившись головой и правым плечом. Посыпались тарелки и чашки. Стул жалобно
– Если будешь махать кулаками, можешь сильно повредиться, – нравоучительно сказал он отцу. – Я ложусь спать. О прокуратуре забудь.
Настенные электронные часы, висевшие в кухне, разразились мелодичным переливом. Полночь. Наступил четверг, шестнадцатое мая.
Ровно сто семьдесят пять лет назад в этот день родился великий математик Пафнутий Львович Чебышёв, открытия которого столь многочисленны, что имеют отношение к самым разным сферам жизни, в том числе к вещам, о которых идет речь в этом рассказе.
Я не знаю, когда я пришел в себя. Может быть, в полночь, может быть, позже. Мне как-то не пришло в голову посмотреть на часы. Мне вообще мало что могло прийти в голову, потому что головы как таковой у меня не было – ее заменял полый шар, наполненный зверской болью и гулким нестихающим эхом одного слова, которое выкрикивал кто-то громоподобный и могу щественный, наверное, Бог: «Конец!.. Конец!.. Конец!..»
Впрочем, раз я все-таки очнулся, то конец, видимо, откладывался. Волосы у меня были в крови, и пальцы в крови, и вся правая сторона лица в крови, и воротник рубашки, и лацканы пиджака. Цепляясь за стены телефонной конуры, за шнур свисавшей трубки, за воздух, я поднялся и некоторое время стоял, шатаясь, – не мог сообразить, где я и что со мной произошло.
Наконец, память вернулась. Первое чувство, которое я испытал, была дикая злоба на человечество: надо же, окровавленный мужчина валяется в телефонной будке неизвестно сколько времени, мимо наверняка проходили люди, и ни одна сволочь не поинтересовалась, что с ним, не попыталась вызвать врача.
Слово «врач» тоже некоторое время летало в черепе ударяясь о стенки, но я его прогнал. Мне показалось, что я смогу справиться и сам.
Дальше я сделал следующее. Поплелся в сторону Рижского вокзала и в первом же ночном коммерческом киоске купил большую пластиковую бутылку минеральной воды. Встревоженный продавец задавал какие-то вопросы, но я отмахнулся от него. Отойдя от киоска метров на пятьдесят, я снял пиджак, рубашку, бросил их на асфальт, стянул майку, намочил ее минеральной водой и, преодолевая боль, стал осторожно промокать волосы и стирать кровь с лица. Мне очень хотелось верить, что череп не проломлен, просто сильно рассечена кожа на голове. Так оно впоследствии и оказалось.
Не знаю, насколько преобразили меня эти косметические процедуры, но жить стало немного легче. Я надел рубашку и пиджак и стал голосовать. Один тип на «Москвиче» не испугался моего вида и согласился довезти до дома. Взял он с меня сто тысяч, объяснив это ночным тарифом и «платой за страх». Видимо, милосердие он воспринимал как род коммерческой деятельности.
Вот такой у меня получился праздник – мой личный День автомобильного транспорта. На такси и частников я потратил в тот вечер и в ту ночь двести тысяч рублей, то есть около сорока долларов, деньги для меня очень немаленькие.
Войдя в квартиру, я долго поливал голову теплой водой – с волос текли розовые струйки, – а потом как мог обмотал свою бедную черепушку бинтом, прямо поверх
Только теперь мне стало интересно, который час.
Оказалось – два пополудни. Я не знал, что с двенадцати до часу до меня бешено дозванивался Сергей. Вообще вся история с Костиком как-то отодвинулась на задний план. А на переднем плане было очень простое соображение: выжить.
Голова по-прежнему раскалывалась. Мне показалось, что поднялась температура. Я выпил две таблетки анальгина и две – аспирина. Подождал минут пятнадцать. Облегчение не наступало. Тогда я выволок в коридор табуретку, встал на нее, борясь с головокружением, и заглянул на антресоли. Там у меня должен был лежать неприкосновенный запас – две бутылки водки. НЗ оказался на месте. Я откупорил одну бутылку, налил стакан и залпом выпил. Вот тогда мне стало действительно лучше.
К часу ночи Сергей окончательно понял, что Синицкий, то есть я, попал в беду. Телефон на моей квартире не отзывался. Сергей попытался позвонить моей матери – я иногда ночую у нее, когда приезжаю в Москву. Он знал, что моя матушка на ночь всегда выключает телефон и если трубку все же кто-то снимет, это может быть только один человек – я. Я трубку не снял.
И тогда Сергей сделал то, что и пообещал своей жене Кате. Он поехал ко мне.
В начале второго ночи Сергей вышел из подъезда и направился по Калибровской улице к Звездному бульвару. Не пройдя и ста метров, он услышал за спиной гудение мотора – его нагоняла какая-то машина. «Чем черт не шутит,– подумал Сергей,– может, остановиться?» И поднял руку.
Черт в ту ночь шутил особенно удачно. Машина остановилась. У Сергея даже не спросили, куда ему надобно ехать. Чья-то рука услужливо распахнула заднюю дверцу. В иных обстоятельствах Сергей никогда бы не сел ночью в иномарку, где, кроме водителя, есть еще и пассажиры. Это вообще одно из первых правил безопасности в ночной Москве: не доверяй иномаркам, добропорядочные граждане после полуночи спят либо подрабатывают извозом на «москвичах» и «жигулях», а не раскатывают в «тойотах» и «мерседесах». Однако после бешеного разговора с Костиком, после моего, странно оборвавшегося, телефонного звонка чувство самосохранения у Сергея притупилось. Он сел в машину. И тут же захотел выскочить наружу, но не успел – на нем уже защелкнулся ремень безопасности, плотно сковав руки.
За рулем «Мерседеса» сидел двойник Эрвина Роммеля, он же двойник Михаила Веллера, он же Тимур Анатольевич Марков, в миру – старший менеджер классного спортивного клуба «Факел-5».
На заднем сиденье, рядом с Сергеем, помещался человек, которого тот в полумраке мог бы принять за себя самого – такая же грузная фигура, такой же тип прически, длинные темные волосы, легкая курносость, полные щеки, вислые усы. Бальзак.
«Наверное, меня сейчас убьют», – подумал Сергей и удивился, что эта мысль пришла как бы извне, не вызвав особого содрогания.
– Здравствуйте, Сергей Владимирович, – ласково сказал Роммель. – Зря вы это. Не следовало вам ехать к Синицкому. Совсем не следовало.
Эта история близится к завершению. Мне кажется, я должен еще раз обратиться к записям Сергея. Порой меня начинает грызть тот зверь, которого люди часто именуют совестью: какое право я имею вставлять куски чужого магнитофонного текста в свое собственное повествование, если обрел эти записи воровским путем?