Нуль
Шрифт:
В четверть седьмого утра в мою дверь кто-то позвонил. Это было настолько дико, что я свалился с кровати и мгновенно протрезвел, хотя заснул всего два часа назад. прикончив бутылку водки. Ко мне НИКТО И НИКОГДА не звонит в четверть седьмого утра. В это время могут прийти только с обыском или арестом, но искать у меня нечего, а арестовывать, по-моему, не за что.
Я открыл дверь. В прихожую ввалился Сергей. От изумления я едва не грохнулся на пол. Даже невинный эскимос, который за всю свою невинную жизнь не пил ничего крепче ворвани, и тот догадался бы, что Сергей сильно пьян.
–
– Слушай, Синицкий, у тебя выпить что-нибудь есть?
Вот это был вопросик! Всем вопросам вопрос. Единственный человек в мире, от которого я никак не ожидал такое услышать, был именно Сергей Андреенко. По-моему, он даже не заметил, что у меня голова обмотана окровавленным бинтом.
Полчаса я уговаривал его прийти в себя, залезть под холодный душ, выпить горячего крепкого кофе, умолял одуматься, вспомнить, что он в глухой завязке, и заставить себя зубами вцепиться в этот узелок, дабы он не развязывался дальше… Сергей был невменяем. Он требовал, просил, приказывал, угрожал, и я сдался – налил-таки ему полстакана, открыв вторую бутылку водки из своего НЗ. Потом налил полстакана и себе. Надо сказать, что водка магическим образом помогла Сергею – он прекратил шататься и стал довольно связно размышлять и говорить. Очередная доза благотворно подействовала и на меня: я окончательно пришел в себя от шока, вызванного появлением Сергея, даже рана на голове затаилась – боль свернулась клубочком и стихла.
– Ты знаешь, – сказал Сергей, – сегодня ночью, когда я полз, пьяный, по стеночке, я думал, что уже умер.
И все бормотал одно четырехстишие. Оно как-то само собой образовалось в памяти. «Мне кажется, давно мы греки, умерли, Давно живем, как призраки несчастные, И сон свой принимаем за действительность. А может быть, мы живы, только жизнь мертва?» Бормотал и злился, никак не мог вспомнить, чье оно. Вот сейчас глотнул водочки и вспомнил – это Паллад, стихотворение «К грекам».
Я совершенно обалдел. Даже в этом состоянии литературная камера хранения в голове Сергея работала исправно.
Он ушел в паутинную комнату, а потом в веяльную и довольно долго, минут пятнадцать, плескал там водой. (Паутинной комнатой – с подачи Сергея – я издавна называю туалет, потому что «туалеттой» когда-то во Франции именовали маленькую тонкую тканевую салфетку для косметических надобностей, а также столик, за которым занимались косметикой, а потом уже слово закрепилось и за помещением для этих надобностей, «туаль» же – это паутина; веяльная – разумеется, ванная, ибо «ваннус» на латыни – не что иное, как веялка.) Видимо, мои уговоры в какой-то части подействовали – увы, не в той части, чтобы перестать пить водку, а в той части, что надо себя как-то отрезвить.
Именно в это время раздался телефонный звонок. Меня уже трудно было чем-то удивить в то утро, я снял трубку и узнал встревоженный голос Кати. Она спрашивала, у меня ли Сергей. Я мгновенно сообразил, что выдавать Сережу никак нельзя, включил, насколько мог, трезвую интонацию и успокоил Катю: да, Сергей у меня, сейчас он в туалете, мы беседуем, у нас очень серьезный разговор, скоро закончим, и он поедет домой; нет, все нормально, голос хриплый, потому что ночь не спали, дела непростые, но кое-какие решения есть, все будет нормально; да, я понимаю, ему на работу, мне тоже весь день трудиться, что поделаешь,
Сам не знаю почему, но, когда Сергей вернулся из ванной, я не сообщил ему о разговоре с Катей. Он слышал, что я беседовал по телефону, однако ему и в голову не пришло поинтересоваться, какой идиот может мне звонить без десяти семь утра. Сергея сейчас заботило совсем другое. Едва войдя в кухню, он выразительно посмотрел на початую бутылку водки. Мы выпили еще по сто граммов.
Это было поразительное застолье. На крохотной кухне малогабаритной квартиры сидели два полупьяных человека – ограбленный издатель и оглоушенный редактор, – переваривали водку, закусывали ее вьетнамским печеньем, отыскавшимся в серванте, невпопад пересказывали друг другу перипетии прошедшей ночи и строили сногсшибательные планы противодействия международной мафии.
Впрочем, была в нашем разговоре и полезная составляющая: подробно и многословно пересказывая Сергею, как я замечательно провел вечер, я постарался не забыть ни одной детали и вспомнил все слова, которые удалось разобрать в тихой беседе между Костиком и незнакомым мужчиной, когда они стояли возле «Мерседеса».
Слова эти были: «завтра», «работа» и невнятное буквосочетание – то ли «эм-пэ», то ли «эм-бэ». И еще отчетливое слово «Нулёныш».
– Что?! – вдруг заорал Сергей. – Ты сказал «Нулёныш»? Нулёныш?!! Суки поганые! Это же они Костика моего так зовут, не иначе.
Совершенно неожиданно он разрыдался.
– Мой Костик – Нулёныш! Постой, значит, они знают, что он меня Нулем зовет? Ну, не меня… Это он сам так сократил. НУЛЬ – значит, «Нельзя Убивать Людей»
– Да знаю я, что такое НУЛЬ, ебитская сила! – взмахнул я рукой. – Тот разговор при мне был. Это когда Костик ножом в деревяшку захуячил.
Каждый раз, когда я матерился, Сергей морщился, но не протестовал. Он знает: если я пьян, то не могу не материться. Сейчас он пропустил матерщину мимо ушей и слово «деревяшка» тоже пропустил, хотя в других обстоятельствах непременно поправил бы, что это не деревяшка, а гранатовый лист, дорогой сердцу амулет.
– А сегодня он и меня Нулем обозвал, – плакал Сергей. – То есть не сегодня, а вчера уже. Нуль, говорит, нулем был, нулем и останешься. Значит, они там, в этом «Факеле», обо мне говорят. Издеваются. Вышучивают. На разные лады склоняют. И сына моего Нулёнышем прозвали. Но он, говнюк, сам виноват, нечего им было про меня рассказывать. Нашел кому…
Внезапно слезы на щеках Сергея высохли. Словно температура его головы разом подскочила градусов на сто.
– Как ты сказал? – прошептал Сергей. – Эм-бэ?
– Что – «эм-бэ»?
– Ну, тот мужик у машины что сказал – «эм-бэ»?
– Я не разобрал, то ли «эм-пэ», то ли «эм-бэ», а может, и вообще «амба».
– Эм-бэ! – убежденно сказал Сергей.
Видимо, водка замкнула какие-то контакты в его голове, и то, до чего в трезвом состоянии он ни за что не додумался бы, сейчас вспыхнуло ярким светом.
– Эм-бэ! – повторил Сергей. – Знаешь, что это такое?
– Ну, допустим, Мировое Блядство, – предположил я.
– Дурак, – сказал Сергей. – Это Максим Борисов.