Нуониэль. Книга 1
Шрифт:
— Степи есть, — сказал Мот. — Леса да подлески.
— Дичи много луговой, птицы! — добавил Атей, молодой парень, у которого за спиной висел простенький лук и два колчана деревянных стрел.
— В лесах много добра! — отозвался третий — Еленя, парень ещё моложе Атея. На голове у него была берестовая шапочка с полями. — По осени грибов много есть. Мхов и трав разных на лекарства.
Тут Елене прилетел подзатыльник от его отца Навоя. Берестовая шапочка слетела с головы в лужу.
— Не тебя кликали! — грозно сказал ему Навой, а потом обратился к рыцарям:
— Руины здесь есть. Вот за леском этим, — он указал вперёд, на темнеющую у горизонта
— А то! — ответил крестьянин Кер. — Мы с Атеем прошлой весной там на косулю ходили. Да, есть руины. Их уже тогда какие-то пришлые облюбовали. Не знаю откуда. Мирные люди. Мы у них воды брали. Говорили, что, мол, на следующую осень приходите торговать. Обещались платить царскими деньгами. Вот мы с Молнезаром прихватили с собою сорок, — он показал на объёмную связку соболиных шкур, свисающих с его лошади. Авось поблизости будем? Или на обратном пути, как деток воротим, заскочим к пришлым и поторгуемся.
«Вот значит оно как, — подумал Ломпатри. — Выходит, крестьяне уверены в успехе нашего похода настолько, что не прочь и поторговать между делом. А я думал в Дербенах дела хуже некуда. Как ловко они всё-таки разжалобили меня своим плачем!»
Остаток дня, Ломпатри не проронил ни слова. За время его странствий он выполнял разную работу, но вот охранять крестьян, идущих на ярмарку, ему ещё не приходилось. Сейчас он мог бы скакать по южным лугам Дербен, где синие цветы и травы уже превратились в сухой, жёсткий, серый ковёр, рассыпающийся в пыль под копытами резвых лошадей. Он ехал бы домой, в свой замок. Но не в последний раз Белого Единорога мучили сомнения относительно дербенского начинания.
Когда они вышли из затопленной низины к березняку, уже начало смеркаться. Здесь, на меже, решили заночевать. Лагерь поставили быстро: семеро крестьян под руководством Воськи в миг установили красную палатку Ломпатри и развели костёр. Рыцарь и глазом моргнуть не успел, как оказался в тепле. Лёжа на шкурах в своём красном шатре, слушая возню крестьян снаружи и жуя кусок солонины, Ломпатри вспомнил охоту на своей родине, когда его слуги, точно так же как и дербенские крестьяне, в мгновение ока ставили палатки, разжигали огонь, расставляли деревянные стулья и насаживали на вертел свежую дичь. Не мешкая, Ломпатри передал командование Вандегрифу и погрузился в грёзы о родине.
Первым делом черноволосый рыцарь выставил часовых и послал Закича с Навоем вглубь березняка в дозор.
— Ну что, солдат, послали нас в самую тьму тусветную, — сказал Закич, когда они с Навоем отошли от лагеря настолько, что ни костра не стало видно, ни крестьян слышно.
— Тьма тьмою, да токмо не тусветная, — ответил Навой, пытаясь разглядеть хоть что-то дальше вытянутой руки.
— Благодать-то какая! — вздохнул Закич, глядя вверх, где в сети голых веток, теснилось тёмно-синее небо, испещрённое голубоватыми звёздами.
— Без факела тут не походишь! — пожаловался Навой. — Давай хоть сверху глянем.
Они выбрали старую берёзу и полезли на самую верхушку. Оттуда им отрылся вид почти на весь бор. Разведчикам с трудом удалось определить, где находится их собственный лагерь: над макушками деревьев поднимался едва заметный столбик тёплого воздуха. Казалось, будто бы скинувшие листья берёзы не выпускали серый дым наружу, как сито не пропускает сквозь себя рожь. И свет пламени, и дым и запах костра оставались там, под чёрными ветками. А здесь, под тёмно-синим небом, Закичу показалось, что нет ни разбойников, ни тревоги за похищенных детей, ни рыцарей
— Погляди-ка, — окликнул коневода Навой и указал на запад. Закич перелез на другую ветку и посмотрел на горизонт. Там, над самой землёй виднелась луна, но не круглая, а угловатая, с неровными краями и чуть меньше обычной.
— Гранёная Луна, — сказал Навой. — Первый раз она появляется в ночь на двадцать первый день листобоя. Но с гор и высоких деревьев её можно увидеть и сегодня — в девятнадцатый.
— В наших краях раньше грудня, её не видать, — сказал Закич, стараясь спрятаться за ветки, чтобы тусклый свет далёкой луны не попал на него.
— Ты веришь в проклятье света Гранёной Луны? — спросил старый солдат, тоже переползая на ветку пониже.
— Мы-то можем спрятаться от этого света, а вот Троецарствие — нет.
— Вот с Гранёной Луны и прилетел Дербенский Скол. От этой госпожи достался нам такой подарочек, будь он неладен.
— Ты видел его вблизи? — спросил Закич.
— Нет. Только издали. Да вон он, — ответил Навой, указав на север. Но Закичу ничего не удалось разглядеть во тьме, а подниматься выше, где сияние Луны усиливалось с каждой минутой, он уже не хотел.
Обратной дорогой Закич думал о Гранёной Луне и словах крестьянина. Луна появлялась только зимой, огибала небосвод и исчезала на востоке. В безоблачную погоду она заливала мир своим холодным светом, тающим во мраке ночей. Простой люд боялся этого света, исходящего от странного небесного тела. Попасть в эти голубые тающие лучи считалось дурным предзнаменованием. Сколы, падающие время от времени с небес, тоже не приносили людям ничего хорошего. И чем крупнее падал Скол, тем больше несчастий он приносил. Кто-то рассказывал Закичу, что однажды крохотный Скол упал на курятник и убил двух наседок. Потом, где-то «небесный скакун», как их иногда называли, рухнул в озерцо. Любитель понырять был больше того, что лишил жизни бедных куриц. Тогда он сгубил всю рыбу, и деревня еле протянула следующую зиму. Огромный Дербенский Скол уже десять лет терзает несчастную провинцию. Но если все эти Сколы прилетали с Гранёной Луны, от неё, скорее всего, уже ничего бы и не осталось. Или она стала бы совсем маленькой. Только вот никто из стариков ни разу не сетовал на то, что раньше эта луна походила на толстяка, а теперь исхудала. Даже наоборот, жалуясь на жизнь, иной старец и буркнет, что, мол, теперь и свет Гранёной Луны стал таким ярким, что аж просачивается между брусьев в избы по ночам.
Когда Закич и Навой добрались до лагеря, остальные уже отдыхали. Из-под стоянки убрали опавшие листья. Их нагребли так много, что получилась целая стена аж по пояс, опоясывающая костёр, красную палатку Ломпатри и маленькие навесы крестьян, которые те соорудили из веток, кож и шкур. Ломпатри и Вандегриф сидели на стульях со спинками, которые Воська усердно таскал на своём горбу вместо походного рюкзака все эти дни. Вандегриф, несмотря на прохладу, оголился по пояс, но мизерикорд и резной рог не снял — они всё также висели у него на широком кожаном поясе. Ломпатри облачился в свой пурпурный кафтан, который Воська за эти три дня успел привести в сносный вид. Когда радивый слуга успел превратить изуродованный в драке парадный кафтан своего господина в красивый наряд — загадка. Только вот сам Ломпатри даже не заметил того превращения, благодаря которому его единственный кафтан снова сиял красотой фасона и отливом дорогой материи. Ведь для того у господ и есть слуги, чтобы всё и всегда было в полном порядке.