Нуониэль. Книга 1
Шрифт:
— Чтоб вы все провалились! — кричал Акош. — Забери вас тьма!
— Язык необходимо вырезать сию же минуту, — сказал Ломпатри и поднял с пола столовый нож для нарезки мяса, измазанный в крови и с прилипшими к лезвию волосами.
— Полностью согласен, господин. Однако, возможно, господин рыцарь, нам стоит сначала выведать у него, куда же разбойники спрятали деревенских детей? — спросил Вандегриф, обеспокоившись тем, что Ломпатри и в самом деле оттяпает язык этому верзиле.
— Пустое, господин Вандегриф, — отмахнулся Ломпатри, хватая Акоша за челюсть. — Я знаю, куда они их дели. Выяснить это оказалось не так и сложно. Видите ли, господин, простолюдины
Акош уже не кричал. Он тяжело дышал, но всё же слушал Ломпатри, державшего его за челюсть. Слушал внимательно, хмурился. Потом он дёрнул головой, и рука рыцаря слетела с его подбородка.
— Кончай свой трёп, Единорог, — прохрипел Акош. — Я знаю, что не выйду живым отсюда.
Тут Вандегриф заломил главарю руку так, что тот скривил лицо до неузнаваемости.
— Сначала ты скажешь, куда спрятал девчонок, гнусный червь, — крикнул Вандегриф.
— А это ты у Единорога спроси, — сквозь боль, ответил Акош, — он у вас всё лучше всех знает.
— Умри достойно, атарийский солдат! — снова крикнул Вандегриф.
— Был солдатом! Но не теперь! Я служу не королю, а кое-кому посильнее и важнее. Хотите убить — убивайте. Живым мне не быть. А если скажу, где ваши отпрыски, то смерть мне покажется счастьем. Мой хозяин знает, как наказывать неверных.
— У грозного главаря бандитов Акоша есть хозяин! — рассмеялся Ломпатри. — И давно ты стал послушным псом?
— Наверное, с тех пор, как прибыл в собачью Вирфалию, — предположил Вандегриф.
— Мой хозяин не подстать тебе, Белый Единорог. Моли богов, чтобы не встретить его на своём пути.
— Он боится гнева своего хозяина больше, чем смерти, — разведя руками, сказал Ломпатри. — Он превратился в безвольного раба!
— В безвольного раба калеку, — заметил Закич.
— Вы все вскоре будете рабами, — сказал Акош, ослабевший на столько, что Закичу и Вандегрифу приходилось удерживать его не от побега, а от падения. Они держали его за влажные руки, пытаясь не скользить по залитому кровью полу. — Мой господин возьмёт своё! — не унимался Акош. — Вы будете служить ему или умрёте. Его гнев и сила велики. Он видит всё, знает всё, слышит всё и шаг за шагом приближает своё владычество в этом мире. Мне всё равно убьёшь ты меня или нет. Смерть настигнет вас всех. Но вы даже не будете знать, что вы уже мертвы. Вы будете жить только в своём разумении, а мир даже не будет замечать вашего существования.
Коневод и рыцарь с трудом удерживали
— Решай, рыцарь, будешь его убивать или нет. Чтобы этому кабану выжить, придётся мне чуток поврачевать, — заметил Закич, тщетно пытаясь ухватиться получше, чтобы не дать Акошу упасть. — Решай, господин, а то поздно будет.
Ломпатри выкинул столовый нож. Он поднял скамью и сел, смахнув испарину со лба. Теперь его лоб рассекала полоса из сажи и крови.
— Хорошо, главарь, — начал Ломпатри. — Можешь не говорить, куда дел детей. А раз твой хозяин столь силён, что ты боишься его пуще смерти, то будет тебе смерть.
— Он волшебник! — выкрикнул Акош и залился громким, злодейским гоготанием.
— Значит, волшебник, — спокойно произнёс Ломпатри. — В таком случае, тебе стоит умереть незамедлительно.
— С превеликим удовольствием оставлю вас гнить в этой поганой провинции в ожидании гнева моего хозяина, — сказал Акош, шепелявя, от обилия кровавых слюней.
— Мот, Молнезар, Влок, Кер, — обратился рыцарь к мужикам. — Зовите остальных. Этот человек причастен к похищению ваших детей. Даю голову на отсечение, что он один из тех, кто вёл их по степи, издеваясь и унижая. Кто знает, может быть, этот разбойник самолично совершил с ними… Впрочем, делайте с ним, что хотите. Мне он больше не нужен.
Мот, Влок и Керр, занимавшиеся тем, что приводили в сознание парнишку Молнезара, переглянулись. Не нарушая своего безмолвия, они направились к Акошу, подбирая по пути, кто кочергу, кто палку, кто красный уголёк из камина.
— Нет! — тревожно проговорил Акош, всё ещё находившийся в сознании.
Закич и Вандегриф отпустили скользкие руки пленника. Тот рухнул на пол и тут же стал отползать в дальний угол горницы. Он перебирал беспалыми руками по скользкому полу, где брага, кровь, пот и еда перемешались в блестящую жижу.
— Что же вы делаете? — ревел он надорванным голосом. — Не надо! Пощадите! Это неправда! Я ничего не делал! Мужики, почто же вы! Родные! Братцы, миленькие!
— Будет тебе заместо смерти и гнева волшебника, гнев народный, — сказал Ломпатри, выходя из горницы. — Сам из людей, знаешь, что почём.
— Не надо, родненькие! Будь проклят мой хозяин! — кричал Акош, отползая от надвигавшихся на него мужиков в дальний угол горницы. — Я всё скажу, всё, что просите! Всех гадов продам — пощадите! Свет с вами! Свет с вами, братцы!
Но Ломпатри уже не слышал этой мольбы. Выйдя из общего дома, он приказал привести в дом звездочёта старосту, а также приготовить баню. Так же он назначил дозорных, которые отправились по двое наблюдать за окрестностями и, если что, предупредить рыцарей о приближении врага. Закича Ломпатри попросил подготовить коней, чтобы завтра утром отправиться в путь.
Староста к Ломпатри идти не хотел, но деревенские, не занятые главарём разбойников, силком притащили старика в дом звездочёта. Рыцари уже сидели за столом, где догорали последние свечи. Воська бегал от печки к господам, устанавливая на стол то жировые горелки, чтобы стало светлее, то подавая рыцарям снедь с брагой.
Когда за старостой закрыли дверь, то глава деревни не поспешил проходить вперёд. Я сидел на лавке напротив печки и наблюдал за происходящим.
— Что медлишь, старик? — спросил его Вандегриф. — Проходи. Расскажи нам, как своих продавал.