Нужна ли нам литература?
Шрифт:
Напомнимъ кстати и другое стихотвореніе Пушкина, которому г. Некрасовъ не разъ подражалъ въ тон и даже въ архитектур, всегда оставаясь безконечно позади первообраза.
Когда за городомъ задумчивъ я брожу И на публичное кладбище захожу — Ршетки, столбики, нарядныя гробницы, Подъ коими гніютъ вс мертвецы столицы, Въ болот кое-какъ стсненныя кругомъ. Какъ гости жадные за нищенскимъ столомъ; Купцовъ, чиновниковъ усопшихъ мавзолеи (Дешеваго рзца нелпыя зати!); Надъ ними надписи и въ проз и въ стихахъ О добродтели, о служб, о чинахъ; По старомъ рогач вдовицы плачь амурный, Ворами со столбовъ отвинченныя урны. Могилы склизкія, звающія тутъ. Которыя жильцовъ къ себ на утро ждутъ — ТакіяНадо быть совершенно лишеннымъ критической и художественной чуткости чтобъ не понять насколько высоко-человческая мысль этого стихотворенія, искаженная въ послдствіи варіаціями и подражаніями такъ-называемыхъ «гражданскихъ» поэтовъ, выражена Пушкинымъ не только сильне, антологичне, но даже именно человчне и гражданственне всхъ позднйшихъ поддлокъ подъ Пушкинскую тему. И эти стихотворенія вылились изъ-подъ пера поэта въ послдній годъ его жизни, именно тогда когда, по увренію г. Пыпина, «интересъ общественный сталъ для него довольно безразличенъ». Правда, этимъ же послднимъ годомъ помчено и другое стихотвореніе Пушкина, на которое недоброжелатели его могли бы указать какъ на выраженіе гражданскаго индифферентизма, именно.
Не дорого цяю я громкія права, Отъ коихъ не одна кружится голова. Я не ропщу о томъ, что отказали боги Мн въ сладкой участи оспаривать налоги, Или мшать…. другъ съ другомъ воевать, и пр.Но поэтъ какъ бы заране защищаетъ себя отъ лицемрнаго нареканія въ индифферентизм, продолжая такими многознаменательными строками.
Все это, видите-ль, слова, слова, слова! Иныя, лучшія, мн дороги права, Иная, лучшая, потребна мн свобода…. Зависть отъ властей, зависть отъ народа — Не все ли намъ равно? Богъ съ ними…. Никому Отчета не давать, себ лишь одному Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совсти, ни помысловъ, ни шеи…Многознаменательность этихъ словъ вроятно не укрылась отъ внимательныхъ нашихъ прогрессистовъ во имя журнализма, и потому-то, сколько мы помнимъ, въ печати они постоянно воздерживались отъ указанія на это стихотвореніе, или выписывали только начальныя строки его, составляющія лишь первую посылку темы.
Итакъ мы видимъ что самыя глубокія, человчныя темы даны русской поэзіи Пушкинымъ, и что он какъ первообразъ выше всего написаннаго въ этомъ направленіи поздне, не въ одномъ только художественномъ отношеніи, но и въ отношеніи чисто гражданскомъ. Припомнивъ приведенные выше стихи Пушкина и сравнивъ ихъ напримръ съ лучшими, удачнйшими произведеніями г. Некрасова, мы убдимся что послдніе обязаны своимъ происхожденіемъ Пушкину, у котораго они заимствовали и тонъ, и структуру стиха и даже то стремленіе къ металлической сжатости и упругости которое такъ совершенно выработалось у Пушкина и такъ мало удается современнымъ поэтамъ.
Посл этихъ наблюденій надъ поэзіей Пушкина смшно становится когда журнализмъ нашихъ дней бросаетъ этой поэзіи, въ вид всепобждающей улики, принципъ «искусства для искусства», которому она будто бы слдовала. Еще смшне когда это отршеніе отъ жизни проглядываютъ въ юношескихъ созданіяхъ поэта, и находятъ во второмъ період его дятельности, то-есть именно тогда когда поэтъ овладлъ высшими требованіями искусства и создалъ свои самыя жизненныя и самыя вчныя, словно изъ бронзы отлитыя творенія. Пыпинская критика была бы гораздо послдовательне и врне самой себ еслибъ она упрекнула въ недостаточномъ проникновеніи жизнью и дйствительностью такія произведенія какъ Русланъ и Людмила, Кавказскій плнникъ, Бахчисарайскій фонтанъ и Цыгане. Съ Евгенія Онегина Пушкинъ овладваетъ высшею тайной искусства и главною художественною задачей – воспроизведеніемъ идеаловъ, стремленій и заблужденій современной дйствительности. Во всей русской литератур едва-ли отыщется произведеніе до такой степени отразившее въ себ современную жизнь во всемъ ея объем и въ самыхъ глубокихъ ея извилинахъ какъ Евгеніи Онгинъ. Историческая критика положила много труда чтобъ объяснить этотъ удивительный романъ, и все-таки многаго еще не сдлала, можетъ-быть отъ того что разсматривала этотъ романъ безъ достаточно тсной связи съ другимъ произведеніемъ, появившимся лишь немного раньше – съ Грибодовскимъ Горе отъ ума. Между тмъ правильная установка этихъ произведеній въ ихъ взаимномъ отношеніи другъ къ другу должна много пояснить относительно ихъ историческаго и общественнаго значенія. Не даромъ Чацкій предшествовалъ Онгину. Онъ предшествовалъ ему и въ самой жизни, потому что Онгинъ какъ представитель политическаго и гражданскаго міросозерцанія есть тотъ же Чацкій, но надъ которымъ прошумла гроза 1825–1826
Наполеоновскими войнами данъ былъ чувствительный толчокъ нашему общественному развитію. Долговременное пребываніе нашихъ войскъ за границею поставило ихъ въ непосредственное соприкосновеніе съ европейскою жизнью, въ которой тогда еще цвли полнымъ цвтомъ порядки созданные революціоннымъ движеніемъ. Знакомство съ этими порядками не могло не вызвать въ умахъ искушенія сравнить ихъ съ отечественными, и такое сравненіе во многихъ отношеніяхъ оказывалось не въ пользу послднихъ. Новыя понятія, проникнувшія чрезъ побывавшихъ за границей офицеровъ въ общество, создавали въ немъ новыя требованія, которымъ русская жизнь не могла удовлетворить. Сравненіе естественно пораждаетъ критику, критика – недовольство существующимъ ходомъ вещей, отсталостью той жизни въ которую возвращались изъ-за границы наши образованные люди. Подъ этими условіями слагалось то недовольство русскою жизнью и т упованія которыя сообщили такую юношескую горячность Чацкому. О Чацкомъ можно сказать что онъ вполн взлелеянъ впечатлніями заграничной жизни того времени и ея рзкими контрастами съ русскими порядками; не даромъ попадаетъ онъ на балъ «съ корабля», недаромъ каждое пустое обстоятельство, каждое малйшее соприкосновеніе съ московскою жизнью вырываетъ изъ устъ его цлыя тирады о нашей косности и отсталости; онъ идетъ на встрчу плывущимъ на него явленіямъ русской жизни, которыя наконецъ потопляютъ его. Что его убжденія и воззрнія не имютъ въ себ ничего личнаго, а отражаютъ только идеи и воззрнія весьма многочисленнаго общественнаго слоя, въ этомъ едва-ли можно сомнваться посл обнародованія многихъ матеріаловъ касающихся дятельности тайныхъ обществъ въ Россіи двадцатыхъ годовъ. Слова Чацкаго – энергическій отголосокъ того что говорилось на сходкахъ и въ засданіяхъ будущихъ декабристовъ. Онъ раздляетъ ихъ чувства недовольства, ихъ мечтательныя упованія въ возможность и необходимость бороться нравственными средствами съ различными сторонами зла, которое чутко видло ихъ привыкшее къ европейскимъ порядкамъ зрніе. Отсюда чрезвычайная горячность Чацкаго, его энергическая рчь, его готовность къ порыву, къ увлеченію.
Люди подобные Чацкому составляли однако-же меньшинство въ образованномъ обществ того времени, а посл событій 1825–1826 они совсмъ исчезаютъ со сцены. Большинство же хотя сознаетъ крайнюю отсталость и узкую замкнутость русской жизни, хотя томится смутнымъ чувствомъ неудовлетворенности и недовольства, но не находитъ въ себ ни упованій, ни нравственной энергіи. Это большинство скорбитъ, томится, но не вритъ ни въ какое дло, не видитъ никакого вольнаго выхода. Спертыя и подавленныя силы или вянутъ въ безразличныхъ впечатлніяхъ свтской жизни, или уходятъ – одни въ мистицизмъ и піэтизмъ, подобно извстному Печорину, другіе въ философское отрицаніе русской жизни, подобно Чаадаеву, третьи наконецъ въ необузданный, полудикій разгулъ, подобно тмъ несчастнымъ натурамъ которыя вскользь, но мастерски показаны гр. Л. Н. Толстымъ въ нкоторыхъ главахъ Войны и Мира.
Онгинъ не находитъ ни одного изъ этихъ выходовъ, онъ, какъ мы сказали, вянетъ въ безразличныхъ впечатлніяхъ свтской жизни. Разочарованіе которое самъ Пушкинъ не вполн ясно понималъ въ немъ и которое приписали чтенію Байрона, является у него вполн готовымъ результатомъ историческихъ обстоятельствъ. У него нтъ тхъ упованій которыя придаютъ столько юношеской энергіи Чацкому, есть только скорбное, глухое сознаніе косности жизни среди которой ему предстоитъ влачить свои дни, безъ надежды и безъ выхода. Положеніе глубоко-трагическое, потому что событія оправдали эту натуру безъ упованій и насмялись надъ юношескими порывами Чацкаго. Онгинъ былъ умне и несчастне.
Установивъ эту точку зрнія, мы должны признать Онгина типомъ чрезвычайно жизненнымъ, историческимъ продуктомъ русской общественности двадцатыхъ годовъ. Онъ такимъ и былъ въ самомъ дл. Если мы представимъ себ образованнаго русскаго человка того времени, воспитаннаго на иностранный ладъ и поставленнаго общественными условіями въ совершенный разрзъ съ русскою жизнію, мы не увидимъ надобности прибгать къ Байрону за объясненіемъ того скорбнаго, вялаго разочарованія, которое составляетъ главный признакъ людей подобныхъ Онгину. Байронъ только помогъ Пушкину поэтически овладть разочарованіемъ, какъ мотивомъ, и сообщить этому разочарованію большую сознательность; но самый матеріалъ былъ созданъ вполн условіями русской жизни. Поэтому мы были въ прав сказать что во всей русской литератур едва ли найдется другое произведеніе въ такой мр отразившее въ себ внутренній смыслъ современной дйствительности и воспроизведшее художественно извстный моментъ нашего умственнаго и общественнаго развитія. Страданіе и нравственное безсиліе, безволіе Онгина, его ненормальныя отношенія къ боле глубокимъ слоямъ русской жизни, искаженная драма его любви – все это скорбный отголосокъ ненормальныхъ отношеній созданныхъ у насъ искусственною, прививною цивилизаціей и крайнею суженностью общественной среды. Можно сказать что если разочарованіе Байроновскихъ героевъ было капризомъ пресыщенія, то нравственныя страдянія нашихъ Чайльдъ-Гарольдовъ исходили прямо изъ историческихъ условій нашей жизни.
Поэтъ проникшій во глубину жизни, отразившій въ своихъ созданіяхъ дйствительный недугъ своего времени и своего народа конечно представилъ намъ нчто боле и жизненне безпечальныхъ жертвоприношеній Аполлону. Только тупость или преднамренность могутъ не намчать въ поэзіи Пушкина живаго, чуткаго нерва, приводившаго поэта въ соприкосновеніе съ недугами общества и давшаго ему уразумть фальшь того искусственнаго развитія въ которомъ коснло это общество до самаго послдняго времени, когда рядъ органическихъ реформъ вызвалъ къ дятельности его живыя земскія силы. Смыслъ поэзіи Пушкина – та самая скорбь о русской жизни которая продиктовала Лермонтову его замчательное стихотвореніе.