Нужные вещи (др. перевод)
Шрифт:
Она расслабилась и почувствовала, что засыпает. Надо бы сказать Алану, что если он собирается остаться на ночь, то надо бы загнать его машину в гараж: Касл-Рок — городок небольшой, но болтливых языков в нем — хоть пруд пруди. Но это лишнее. Алан сам обо всем позаботится. Она уже поняла, что Алан — настоящий мужик.
— Есть известия от Бастера и преподобного Вилли? — сонно спросила она.
Алан улыбнулся:
— На обоих фронтах затишье. Я всегда очень признателен мистеру Китону и преподобному Роузу, если я их не вижу в течение дня, и с этой позиции день явно удался.
— Это хорошо, — муркнула Полли.
— Да, но у меня есть новости и получше.
— Да?
— У Норриса снова хорошее настроение. Он купил удочку со спиннингом у твоего нового друга, мистера Гонта, и теперь у него все разговоры исключительно о рыбалке. Собирается поехать на выходные. Я так думаю, что он ничего не поймает, а только задницу себе отморозит — то есть то место, где у нормальных людей обычно бывает задница, —
— Угумммм…
Полли уже погружалась в дрему. Уплывала в сладкую тьму, где нет боли. Засыпала с мечтательной и по-кошачьи довольной улыбкой.
7
К Алану сон пришел не так быстро.
В голову лезли самые разные мысли, но на этот раз уже без наигранного ликования. Теперь он страдал и сомневался. Внутренний голос терзал его: Где мы, Алан? Разве это та комната? Та постель? Та женщина? Я уже ничего не понимаю.
Алану вдруг стало жалко. Но не себя, а этот предательский голос. Потому что это был чужой голос из прошлого. Он всегда подозревал, что этот говорил именно то, что сам Алан — Алан в настоящем и Алан в будущем — хотел услышать. Это был голос долга, голос скорби. И все еще — голос вины.
Чуть больше двух лет назад у Энни Пангборн начались головные боли. Не особенно сильные — во всяком случае, так она утверждала. Энни не любила рассказывать о своих болячках, как и Полли — о своем артрите. Однажды утром — это было в самом начале 1990 года — Алан брился в ванной и вдруг заметил, что с большой пластмассовой бутыли с «Анацином-3», что стояла на полке над раковиной, свалилась крышка. Он начал было прикручивать ее на место… но остановился. Неделю назад он брал отсюда пару таблеток, а всего в упаковке их было двести двадцать пять штук. Бутыль была почти полная. Теперь же она была практически пуста. Алан стер с лица остатки пены для бритья и пошел в ателье «Мы тут шьем понемножку», где работала Энни. Он вызвал жену на чашку кофе… и на пару вопросов. Он спросил ее про аспирин. Он сам был немного испуган,
( но совсем чуть-чуть,грустно подсказал внутренний голос)
но совсем чуть-чуть, потому что никтоне станет принимать по сто девяносто таблеток аспирина в неделю, никто.Энни сказала, чтобы он не говорил глупости. «Я протирала полку над раковиной, — объяснила она, — и опрокинула бутылку. Крышка была плохо прикручена, и почти все таблетки высыпались в раковину. Они начали таять, и я их выкинула».
Так она сказала.
Но он был полицейским и даже в нерабочее время не мог избавиться от привычки наблюдать и делать выводы. Он не мог отключить свой внутренний детектор лжи. Если внимательноприсмотреться к людям, то почти всегда ясно, когда они лгут и когда говорят правду. Алан однажды допрашивал человека, который буквально в открытую сигнализировал, что он говорит неправду — во время допроса он постоянно цеплял ногтем большого пальца свой выпирающий клык. Человек может лгать с совершенно честным лицом, но его тело его выдает. В общем, Алан не поверил жене и попросил ее сказать правду. И после недолгих раздумий она сказала, что — да — боли в последнее время усилились, и — да — она принимала аспирин, но — нет — она выпила далеко не все, потому что бутылка и вправду свалилась в раковину. И Алан поддался на самый старый в мире трюк, который аферисты называют «приманка с подсечкой»: если ты соврал и тебя поймали — отступи и скажи полуправду. Если бы он попристальнее всмотрелся в ее лицо, то понял бы, что она снова ему солгала. И тогда ему пришлось бы заставить ее признать то, что казалось ему невозможным, но в конце концов оказалось правдой: боли были настолько сильны, что она принимала по двадцать таблеток в день. И если бы Энни это признала, то еще до конца недели он отвез бы ее к невропатологу в Бостон или Портленд. Но она была его женой, и в те дни он еще не оставил стараний избавиться от своих полицейских привычек — в частности, от привычки внимательно наблюдать и во всем видеть подвох — в нерабочее время.
Он ограничился тем, что записал ее к доктору Ван Аллену, и она пошла на прием. Рэй ничего не нашел. И Алан не держал на него зла. Он провел обычные тесты на рефлексы, осмотрел глазное дно, проверил Энни зрение, чтобы убедиться, что в глазах у нее не двоится, и отправил ее на рентген в Оксфордскую районную больницу. Однако он не назначил ей компьютерную томографию, и когда Энни сказала, что боли прошли, Рэй ей поверил. Возможно, он даже был прав, предположил Алан. Врачи не менее чутки к языку тела, чем полицейские. Пациенты похожи на подозреваемых, и причина тому — самый обыкновенный страх. Когда Рэй беседовал с Энни, он был, если можно так выразиться, при исполнении. Так что вполне могло быть, что за время, прошедшее с того
Не все происшествия, которые случаются в маленьких городках, становятся достоянием местных жителей вне зависимости от того, насколько их ушки держатся на макушке или как энергично они болтают языками. В Касл-Роке все знали о Фрэнке Додде, полицейском, который сошел с ума и начал убивать женщин еще при шерифе Баннермане; знали о Кадже, бешеном сенбернаре, вышедшем на тропу войны на шоссе № 3; знали, что дом на озере, принадлежавший Тэду Бомону, писателю и местной знаменитости, сгорел дотла летом 1989-го… но мало кто знал, при каких обстоятельствах случился этот пожар и что Бомона преследовал человек, на самом деле бывший не человеком, а существом,которому не дано иметь имени. Алан Пангборн все это знал, и иногда эти воспоминания посещали его во сне — до сих пор. К тому времени когда Алан узнал о головных болях Энни, все это вроде бы уже закончилось… хотя на самом деле нет. Из-за пьяных телефонных звонков Бомона Алан стал невольным свидетелем того, как рушилась семейная жизнь Тэда и как сам он неумолимо терял рассудок. Но тут речь шла и о его собственном душевном здоровье. В каком-то журнале Алан прочел статью о черных дырах — громадных небесных телах, которые, согласно гипотезам, являются водоворотами антиматерии и ненасытно засасывают в себя все, до чего могут дотянуться. Поздней осенью 1989-го дело Бомона стало личной черной дырой Алана. Случались дни, когда он ловил себя на том, что сомневается в реальности своей жизни, и задавался вопросом: все, что с ним происходит, происходит на самом деле или ему это только кажется? Случались ночи, когда он лежал без сна, пока на востоке не загоралась красноватая полоска зари. Он боялся заснуть, боялся увидеть кошмарный сон: черный торнадо, несущийся прямо на него, черный торнадо с разлагающимися монстрами за рулем и наклейкой на бампере: ПЕРВОКЛАССНЫЙ СУКИН СЫН. В те дни он мог заорать дурным голосом при виде воробья, вспорхнувшего на ограду. И если бы его спросили, в чем дело, он бы ответил: «Когда у Энни начались проблемы, я был не в себе». Но дело тут было не только в душевном смятении. Где-то в глубинах сознания он отчаянно бился с безумием. ПЕРВОКЛАССНЫЙ СУКИН СЫН— вот так оно возвращалось к нему. Оно преследовало его. Безумие и еще — воробьи.
В тот мартовский день, когда Энни и Тодд сели в старый «скаут», который они держали для загородных поездок, и направились в магазин Хемфилла, Алан опять был в смятении. Уже потом он раз за разом прокручивал в голове ее поведение в то утро, но не мог вспомнить ничего необычного. Когда они уехали, он как раз занимался делами. Он выглянул в окно и помахал им рукой. Тодд помахал ему в ответ. В тот день он видел их живыми последний раз в жизни. Они проехали три мили по шоссе 117, и менее чем в миле от Хемфилла их машина вылетела с дороги и врезалась в дерево. Полиция штата выяснила, что Энни — обычно всегда осторожная — разогналась до семидесяти миль в час. Тодд был пристегнут ремнем, Энни — нет. Она скорее всего умерла сразу, когда вылетела через ветровое стекло, оставив в кабине ногу и половину руки. Тодд, возможно, был еще жив, когда взорвался пробитый бак. Вот этотерзало Алана сильнее всего: то, что его десятилетний сын, ведущий шуточную астрологическую колонку в школьной газете и бывший самым ярым на свете фанатом Младшей бейсбольной лиги, мог остаться в живых, но, вероятно, сгорел заживо, пытаясь справиться с замком ремня безопасности.
Вскрытие выявило опухоль мозга. Маленькую, как сказал Ван Аллен. Размером с зернышко арахиса. Он не сказал, что ее можно было удалить, если бы ее вовремя диагностировали. Но Алан все понял — по виноватому лицу доктора и по его опущенным глазам. Ван Аллен сказал, что не исключено, что у Энни все-таки случился припадок, который мог бы раскрыть им глаза, если бы это произошло чуть раньше. Из-за припадка у нее должны были начаться судороги, как от сильного электрошока, она могла до упора вдавить педаль газа и потерять контроль. Он рассказал все это Алану не по своей воле; рассказал потому, что Алан беспощадно его выспрашивал, и еще потому, что Ван Аллен видел, что горе горем, но Алан хочет знать правду… хотя бы ту ее часть, которую можно было восстановить. «Пожалуйста, — сказал Ван Аллен, мягко сжав руку Алана, — это был просто несчастный случай. Ужасныйнесчастный случай, но ничего более. Смиритесь с этим. У вас остался еще один сын, и вы нужны ему так же, как он нужен вам. Смиритесь и займитесь делами». Алан попробовал. Сверхъестественный ужас дела Тэда Бомона, дела