Няня на месяц, или я - студентка меда!
Шрифт:
Шатается.
И переглядывание трех бугаев из теплой компании справа я замечаю краем глаза.
Вот же черт.
Я беспомощно оглядываюсь на Лёньку, подставляю Элю плечо, чувствуя себя сестрой милосердия. И под восьмидесяти тремя килограммами живого веса — я помню с физиологии — меня саму шатает.
— Эль, ты садишься на диету, — я охаю, — а я еще думала, Вано у нас кабан.
— На хрен диету, — он ругается, и только от одного спиртового амбре можно уже опьянеть.
Где мой противогаз?
— Знаешь,
Выпрямляюсь с трудом и Женьку, вьющуюся рядом, придерживаю, указываю на поднявшихся бугаев:
— Смотри, Софка была, кажется, права. Надо валить как можно быстрее.
— Я Лёне уже сказала, — она торопливо соглашается и выдыхает яростно. — Кретин, что б его…
— Утром скажешь, можешь даже лекцию забахать о вреде алкоголя, — я утягиваю ее вслед за парнями.
— Таким придуркам, как он, это не поможет, — Женька шипит и оглядывается нервно, — Дашка, они за нами идут. Людей, как корабль воду, разрезают.
— Какое сравнение, — я иронизирую не менее нервно.
И Лёнька, как положено любителям ЗОЖ, в спортзал ходил, тягал умеренные тяжести, но пьяное тело тащить ему сложно.
Эль сам мешает, замедляет. Тормозят вечно танцующие и веселые, что норовят утянуть в самую толпу, закружить.
— Мы не успеем, — мы с Женькой выдыхаем в унисон.
— Успеем, — Лёнька цедит через плечо непривычно жестко, утирает пот со лба, — нам надо протянуть пятнадцать минут, потом приедут отцовские архаровцы. Я позвонил.
— Эль, помоги нам, — Женевьева, в который раз оглянувшись, решительно отвешивает ему пощечину, — соберись, собака ты этакая!
— Зачем? — он глядит равнодушно.
И добавить оплеуху для симметрии хочется, но вибрация в кармане отвлекает.
Кто звонит в три ночи?
— Затем, чтобы тебе вписать по полной хотят, — Женька, тянет его за вторую руку, помогает Лёньке, ибо толпа уменьшилась и втроем в ряд стало возможно.
— Да? — я же выуживаю телефон, отвечаю, не глядя, и между людьми скольжу следом ужом.
— Лагиза, скажи, что это не тебя я видел сейчас у барной стойки в «Зажигалке», — Лавров говорит без приветствий, напряжённо.
И сказать ему очень хочется, но, когда я ему говорила, как он хочет?
— У барной стойки в «Зажигалке» ты видел меня, — я ему говорю.
Как всегда, не то, что он хочет.
И, как не всегда, на ты.
Ром, усталость, адреналин.
Выбрать причину моего панибратства он может сам.
— И где ты сейчас, радость моя? — Кирилл Александрович интересуется с тихим бешенством, сдерживаемой яростью, от которой становится жутко.
На миг.
Меня толкают, матерят, и отвечаю Лаврову я в тон:
— К выходу пробираемся.
— Ваши друзья двухметровые
— Не мы, а…
— В коридоре сворачиваете направо, — он перебивает, — до выхода не успеете. Там туалет, закройтесь. И молись, Дарья Владимировна, чтобы вас первыми нашли они, а не я.
— Ибо смерть моя будет менее мучительная…
Его недосказанные слова я договариваю в замолчавший телефон, догоняю Лёньку с Женей, и в коридор мы сворачиваем.
Находим туалет.
Мужской, и единственного посетителя, не давая даже застегнуть штанов, Леонид Аркадьевич выставляет взашей и воплей гневных не слушая. Закрывает дверь, а Эльвин распахивает одну из кабинок и над унитазом склоняется.
— Инстинкт самосохранения требует трезветь, да, Элечка? — Женька давится истеричным смешком.
И не смешно, но мы смеемся.
Приваливаемся к стене, и семь минут, которые оглашает Лёнька, нам не продержаться: шпингалет хлипкий, а дверь смахивает на фанерную.
— Они б еще шторку повесили, — Женя пинает с досады кафельную стену и по клозету расхаживает, мечется, — ни окон, ни… дверей толком. Интересно, тут вентиляционная труба хотя бы есть?
— Мне более интересно, чем нам твой Кирилл поможет, — Лёня разглядывает меня, и его слова звучат обвинением.
Ревностью.
— Ой, ты с ней отношения сейчас собрался выяснять? — Женька спотыкается и руками раздраженно всплескивает.
— Кто он вообще такой, Данька? — Лёня ее игнорирует.
И от ответа меня спасает сотрясание двери, заставляет вздрогнуть на пару с Женькой.
— Слушайте, а если мы им Элечку отдадим, они нас не тронут? — она пятится к дальней стене, вопрошает с надеждой.
— Не тронут, — я обнадеживаю ее с оптимизмом, — проведут учет ребрам и зубам и отпустят с селезенкой, по печени благословив.
— Данька, я говорил, что с юмором у тебя не очень? — Лёня косится мрачно и куртку стягивает, закатывает рукава рубашки и страдальчески морщится. — Я только сегодня надел эту рубашку. Мамин подарок, между прочим. Знаешь, Данька, почему мы с тобой расстались?
— А вы расстались? — Женька вопрошает с живым интересом.
И с неменьшим интересом рассматривает дыру в двери, что остается от чьего-то ботинка. Прогибается под чередой ударов.
— Да, ты не вынес мой характер.
— Какие, Элечка, друзья у тебя… с энтузиазмом, так рвутся тебя увидеть, — Женевьева мурлычет протяжно, и на Эльвина, что обнимается с унитазом, оглядывается, спрашивает ласково. — Что ты им сделал, придурок?
Ответ Эля звучит крайне неразборчиво, оставляет нас дальше томится в догадках о причинах столь бурного желания бугаев пообщаться ближе. Ожидать падение жалкой пародии Измаила в лице двери, что уже теряет щепки, стонет протяжно и дугой прогибается.