Ныряльщица
Шрифт:
— Отдых идет тебе на пользу, — говорит Дженна, когда мы встречаемся у выхода к бассейну.
Или просто я лучше смотрюсь в халате и непромокаемых тапочках, чем в своей одежде. От этой мысли меня почему-то пробивает на смех, и я сжимаю губы. Плотно. Дженна истолковывает мое молчание по-своему.
— По поводу волос… я подумаю, Вирна. Если ты не хочешь стричься совсем коротко, все решаемо.
Киваю:
— Спасибо.
Мне действительно жаль отрезать волосы, но вряд ли получится выровнять тон на тот цвет, который мне сделали. Мне вообще до одури жаль свой ярко-красный
Купальник у Дженны, кстати, именно такого цвета.
Алый, подчеркивающий ее яркость.
Мы проходим по коридору, оставив в стороне душевые, и выходим в бассейн. Он огромный, я сходу насчитала восемнадцать дорожек, а рассмотреть противоположную стену можно только если очень хорошо прищуриться. Повсюду спасательные жилеты, сотрудники клуба сидят на высоких стульях, не сводя взгляда с пловцов. Как будто кто-то из них собирается тонуть.
— С этой стороны неглубоко, — Дженна указывает на ближайшую дорожку. — Всего три валла.
Всего три валла. Ерунда какая-то!
В стальной атмосфере, с бирюзовой подсветкой-разделителем дорожек и вода кажется бирюзовой. Чем ближе я подхожу к лесенке, тем сильнее меня начинает трясти. Я говорю, что у меня нет поводов для беспокойства, здесь в любое время можно схватиться за бортик, но у меня темнеет перед глазами.
— Любое живое существо умеет плавать от природы, — говорит Дженна, внимательно глядя на меня. — К тому же, я буду рядом. Не бойся.
— Я не боюсь.
Я была бы не я, если бы этого не сказала, тем не менее руки у меня дрожат, когда я берусь за лесенку.
— Осторожно спускайся, потом оттолкнешься, и…
Я отпускаю руки резко, потому что понимаю, что иначе не сделаю этого вовсе.
Страх стягивает грудь, дышать становится нечем.
Пытаюсь уцепиться за бортик, но пальцы соскальзывают, вода смыкается надо мной, отрезая воздух и утягивая на глубину.
Не знаю, как остальные, но я сейчас точно собираюсь тонуть.
Глава 25
Перемены
Вирна Мэйс
Ромина смотрит на меня со смесью наслаждения и превосходства. Еще бы, извинения за то, что она меня чуть не прибила — такое услышишь не каждый день. Раньше меня бы не заставили вытолкнуть из себя даже слово, но сейчас, после всего, что случилось — после подноса в голову К’ярда, после моего увольнения и возвращения, после осознания того, что взять Ромину можно только хитростью, мне почти не составляет труда сказать эти слова:
— Я прошу прощения за то, что сказала. Возможно, я действительно ошиблась.
— Возможно? — она недовольно смотрит на меня.
— Возможно, потому что я не могу сказать точно. А следовательно, я не имела права бросать такие обвинения тебе в лицо.
Вот теперь она злится: не так себе все это представляла. Место выбрала такое, где побольше людей и въерхов, попросила говорить погромче. Я говорила, но всю ярость и собственное бессилие сцедила на репетициях
Ключевое слово — попытках, потому что тогда меня едва успели вытащить, и вообще, стоит мне отпустить бортик, как на меня накатывает панический страх. Дженна не сдается и говорит, что у меня все получится, а я пока я занимаюсь тем, что держусь за лесенку или за борт, ухожу с головой под воду и стараюсь там продержаться как можно дольше.
— Роми, может уже пойдем, а? — осторожно спрашивает одна из ее подружек.
Остальные тоже откровенно скучают: видимо, тоже ожидали развлечения погорячее, но развлечения не получилось.
— Надеюсь, ты это запомнишь, — все-таки говорит Ромина, пытаясь оставить последнее слово за собой. — И в следующий раз хорошо подумаешь над своими словами, потому что за ложные обвинения можно загреметь в тюрьму.
На слово «тюрьма» все-таки кто-то оборачивается, но тут же проходит мимо. Студенческий поток разделяется на разные направления и расходится, никому совершенно не интересно, за что и почему я извиняюсь перед дочерью судьи Д’ерри.
— Разумеется, — отвечаю я.
— Ладно. Можешь идти.
Искру, вспыхнувшую в груди мне удается задушить до того, как она разгорится в очередную глупость. Если так подумать, держи я язык за зубами, сейчас всего этого просто не было бы. У Ромины не было бы повода требовать с меня извинений, выдернуть меня в участок политари, и дальше по списку. Сейчас я всей кожей ощущаю ее злобу и недовольство, но мы обе ничего не можем с этим поделать, не так ли?
— Хорошего дня, — говорю я, и ее кривая улыбка окончательно блекнет.
Сейчас у меня по расписанию «Легенды и мифы старого времени», но по пути я все равно украдкой поглядываю по сторонам — может, увижу К’ярда? Это выглядит как одержимость, наверное, это и есть одержимость, вроде как у линарии. Согласно легенде это существо создали духи утопленников, сила их страданий и злобы питают ее тело. Именно поэтому она утаскивает людей на дно, чтобы становиться еще сильнее.
Может, сравнение и не совсем удачное, но мысли о Лайтнере постоянно утаскивают меня туда, куда не стоит. Например, возвращают к его обещанию помочь разобраться с Роминой — с чего бы? И к тому поцелую, и к совершенно ненужным мечтам вроде того, что он делает это ради меня.
Нет, любой нормальный парень на его месте поступил бы так же.
Но как я ни пытаюсь себя заставить в это поверить, меня все равно затягивает все глубже, глубже и глубже. Настолько глубже, что вчера меня посетила совершенно идиотская мысль рассказать ему про Лэйс, после которой я долго сомневалась в своих умственных способностях.
Лайтнер — сын правителя города.
Лэйс нарушала закон.
Сомневаюсь, что его ко мне отношение, какие бы оно ни имело корни, это изменит.
На занятиях я старательно записываю все, что говорит преподаватель, и поглядываю на Кьяну. Она, сосредоточенно закусив губу, тоже что-то пишет. Потом неожиданно улыбается и постукивает пером по тапету. Уголок губ Хара ползет вверх, он быстро набивает ответ.