Нью-Йоркские Чайки - Повести
Шрифт:
известно, первому встречному порой бывает легче открыться, чем близкому
родственнику.
Осип, впрочем, и сам был несколько удивлен откровениям соседа.
Хотя каким-то чутьем улавливал связь с сидящим напротив, пусть их и
разделяло действительно слишком многое. Но ведь истинный язык – не тот,
на котором произносятся слова, а тот, которым общаются души...
– Из-за моей наркомании семья от меня отказалась, – продолжал
Джефф.
– Еврейская семья
– Да, родители – преподаватели в колледже, уважаемые люди, их
можно понять – пятно на репутации... Если бы я остался в Кентукки,
наверняка бы погиб. Но Богу было угодно меня спасти и привести сюда, в
Нью-Йорк. Слава Богу, Барух Ашем! – он махом опрокинул рюмку водки,
закусил маслиной.
Осип тоже выпил, скривился. Водку он пил редко, предпочитая виски
или коньяк. Но, как известно, хасиды коньяк не пьют, и чтобы провести
приятный вечер в компании, пришлось соседа угощать водкой.
Он слушал эту исповедь, и вдруг в какой-то момент религиозные
атрибуты Джеффри – пейсы, бороду, ермолку – словно сдуло куда-то. Осип
увидел перед собой слабого, надломленного человека. Даже выражение
лица Джеффри ему показалось сейчас наркомански-вороватым.
Попытался себе представить: небольшой городок в Кентукки,
маленькие заводы и фабрики. После работы хорошие здоровые парни идут в
пивные бары и буфеты, пьют там пиво со стейками, разговаривают о
страховках на автомобили, о банковских ссудах на дома, о Дерби. И этот
ранимый, чувствительный Джефф, потерявший свое редкое сопрано, а
вместе с ним и свое «я», ну никак не вписывался в здоровую, разумную
жизнь рабочих парней в далеком Кентукки.
17
– Хасидская община Sea Gate делает богоугодное дело, – дали мне
работу повара в иешиве. Стыдно сказать, мне почти сорок лет, а делать
толком ничего не умею. Но жизнь постепенно налаживается, Барух Ашем! –
Джеффри снова налил себе в рюмку, и водка в бутылке спустилась ниже
нарисованных на стекле гусей. – Вот женился, усыновил Мойше. Не нюхаю
и не колюсь... Конечно, Талмуд мне дается с большим трудом, моя семья
религиозной никогда не была, отец вообще в Бога не верил. В иудаизме я
почти как турист... Знаешь, иногда молюсь в синагоге, и вдруг кажется, что
это молюсь не я, а мой двойник. И думаю себе: пусть бы этот двойник так и
оставался здесь, в талесе и с Торой, пусть молится, а я бы... сбежал в это
время в Кентукки, там такой хороший героин, ты себе не представляешь...
чистый, без примесей... – Джеффри вдруг спохватился, словно сам
испугался своих слов.
Помолчали.
–
– Да.
– А твой сын с крестом. И жена тоже с крестом. Как же так?
– Так. Все это сложно объяснить.
Осип взглянул на Тоню, она уже закрыла книгу, собираясь встать.
Почему-то сейчас жена показалась ему не столь привлекательной, как
обычно. Слишком худой. И подбородок какой-то скошенный. Как на беду,
она поправила на груди серебряный крестик, и этот безобидный жест
отозвался в его душе еще большим раздражением.
Крестик на груди сына вызывал у Осипа смешанные чувства. Он
уступил Тоне, согласившись, чтоб сына окрестили, потому что Арсюшу, по
ее словам, она вымолила у Христа после мучительных долгих лет
бесплодия. Он помнил ее отчаянье, походы к врачам, нужные и ненужные
операции, как быстро таяли собранные деньги, а с ними и ее надежда стать
матерью. И как по мере угасания надежды Тоня все больше уходила в
18
религию, к лампадам у икон, а Осип становился молчаливым свидетелем
этого удаления жены, не будучи в силах совершить чудо. Он почти не
противился, видя, как их квартира постепенно превращается в «келью», где
на стенах остается все меньше репродукций картин и фотографий, зато
появляется все больше икон. Строгость и твердость Тониного характера
вылилась в безукоснительном соблюдении церковных правил. Бог весть, в
каких грехах она признавалась и истово каялась тому толстому священнику,
который подолгу ей что-то шептал на ухо у алтаря, прикрыв ее голову
епитрахилью, и ласково называл ее дочкой. А Тоня плакала. Мог ли Осип
после всех ее постов, обетов и слез запретить крестить Арсения?..
– Хочешь, надену тебе тфилин? – предложил Джеффри. – Знаешь, что
это за обряд?
– Да.
– По-моему, еще не поздно, – Джефф посмотрел на часы, затем достал
из кармана мобильник, набрал номер. – Да, ребе, это я. Хочу надеть тфилин
одному очень хорошему еврею, – он подмигнул Осипу. Закончив разговор,
спрятал телефон обратно в карман. – Тебе повезло, еще есть время. «Не
бойся, ибо Я с тобою. Не отступай, ибо Я – Всесильный Бог твой. Я твоя
опора!» – прочитал он по памяти слова молитвы на английском, и Осипу
показалось, что последнюю фразу Джеффри даже пропел, на манер Боба
Дилана.
Отклонившись в кресле, Осип взглянул на небо, где в прогалине
между кронами деревьев показался прозрачный месяц. Смутные видения
прошлого мелькнули перед глазами, когда он еще в Петербурге пытался