o 496d70464d44c373

передний

очень мало, это не имело смысла, но вот помнил его, его запах, лицо,

голосовые интонации, мимику, излюбленные жесты до болезненности

отчетливо. Версия Диего, что Валентина никогда не существовало, что он

плод моего воображения, естественно, была абсурдна, и я склонялся

верить, что мой любимый банально меня предал. Эта мысль, как ни

странно, вселяла спокойствие. Она распаляла надежду, что рано или

поздно я в нем разочаруюсь – бросить человека

в очень тяжелой,

непонятной ситуации, до этого обещавшись помочь, ведь, это мало от кого

можно стерпеть, тем более от дорогого сердцу. Но при этом я никак не мог

избавиться от ощущения опасности, меня преследовало нервозное

волнение, что с Валентином все-таки что-то случилось. Взять и бросить

меня – этот поступок совершенно не вязался с его образом и вынуждал

меня подозревать худшее. Правда, воображения не хватало себе это

представить.

У меня никогда не было настроения осознать разницу между любовью и

боязнью одиночества. Разницу я видел, но углубляться не хотел – могло

выясниться, что любить я не умею. По-настоящему любить, без излишней

романтики и бытовых наслоений – удел немногих. Любовь – это наука, ей

можно научиться, но, не имея предварительной подготовки, должного

опыта и трезвости в суждениях, ничего путного создать не удастся. Есть

люди с врожденным талантом любить, однако их очень мало и они опасны.

Подавляющее же большинство человечества не любит, а поддается

довольно дешевой эмоции, настолько засоренной, что изначальные

мотивы пропадают тут же, стоит им только появиться. Можно сказать, что

ты испытываешь эмоции, относясь к этому с долей иронии; сказать же, что

ты любишь – это уже поступок, за него несут ответственность. Старым

людям веришь в этом как-то охотнее. А гениев от любви, вундеркиндов от

любви я никогда не встречал, хотя предполагаю, что они существуют и

совершенно уверен в общественной опасности таких личностей.

145

Наверное, я боялся признаться в собственной слабости, углубляясь в

природу своего отношения к Валентину. Оно иногда казалось мне чересчур

суетливым, чтобы походить на настоящее, глубокое, одухотворенное

чувство. А расстаться и с этой иллюзией я, откровенно говоря, еще не был

готов.

Ожидая Диего (мы собирались ехать в Останкино – часть его плана), я

решил узнать у соседей по квартире, не разбираются ли они в настенной

живописи. Все почему-то приняли это за язвительную шутку и даже

поглядывали на меня с подозрением. Дэн, который в последнее время как

будто взял за принцип

меня удивлять, ответил вопросом на вопрос. Только

разговор у нас не получился.

– Дэн, ты что-нибудь смыслишь в граффити?

– А ты что-нибудь смыслишь в граффити? – спросил Дэн.

Он задал этот вопрос спокойно, но как-то обреченно, будто вот сейчас

между нами все решится, все недомолвки прояснятся.

– Я первый спросил.

Дэн молчал и смотрел на меня выжидающе. И вдруг случилось

глупейшее: зрачки у него закатились, и он уснул стоя. Будить я его,

конечно, не стал и тихо выплыл из комнаты. Может быть, наркотиков

нажрался или просто придуривался. Идиотизм какой-то.

Помогла мне Крис. В последнее время она ходила тихая и подавленная –

отношения с Ваней не ладились. Вместо того чтобы уйти, он все больше в

себе замыкался. Крис чувствовала, что теряет его, но отпустить не могла.

Видимо, я отвлек ее от самых мрачных мыслей. Она бросилась помогать

мне с совершенно неуместным энтузиазмом.

– У меня есть один знакомый ди-джей, он написал дипломную работу по

уличным художествам. Он расскажет тебе все, что нужно и не нужно. Я

ему позвоню.

Диего резонно предположил, что время появления граффити можно

установить по телерепортажам с места взрыва. Как всегда у него

оказались нужные связи и нам быстро согласились предоставить отснятые

материалы.

– Ты просто двигатель сюжета какой-то, Диего, я бы даже сказал…

146

продвигатель.

– Рад стараться.

Мы почти подъехали к телецентру.

– Как там Мария Германовна? – в свой вопрос я постарался вложить

максимум ехидства.

– Жива. Я не собираюсь читать тебе морали, но запомни одну вещь –

если ты не ценишь свою жизнь, это еще не дает тебе права творить

беспредел. Понимаешь?

– Понимаю, – я выдержал паузу, собираясь с мыслями. – Честное слово,

Диего, когда я сбил старушку, я очень за нее испугался… Но если совсем

начистоту, я совершенно не знаю, ценна ли для меня жизнь другого

человека. Это, может быть, самый непонятный, а потому страшный вопрос,

которым мне когда-либо приходилось задаваться. И, кажется, я делаю всё,

чтобы об этом не думать.

Диего примиряюще улыбнулся и переменил тему:

– Знаешь, а она, действительно, была любовницей Сталина. Ведь не

соврала, хотя часто заговаривается. Я видел фотографии. Очень

интересная женщина.

– Диего, Диего, осторожнее, тебя никак к пожилым женщинам тянет? Ты