О чем молчала Мадонна Литта
Шрифт:
– Я?!
– Ладно, – тяжело выдохнула мать. Я отлично видела, как тяжело ей не орать на меня. – Успокойся, уверена, что была причина, зачем ты соврала учителям, пошли в кафе поговорим? – подозрительно вежливо, но с напряжением в голосе сказала она.
– Ох, как тебе не хочется, чтобы кто-то знал, какая ты дерьмовая мать! Можем не говорить, просто дай денег на шмотки. – Я вытянула раскрытую ладонь с издевательской улыбкой.
– Ян, с тобой всегда было сложно… Хорошо, пошли к выходу, – она взяла меня под руку, чтобы поскорее увести из здания.
– Спектакль окончен, – обернулась я и сделала издевательский
Мать вытащила меня на улицу. Вовсю шпарило начало июня. Сидеть бы где-нибудь под деревом, курить, глазеть на небо....
– Пошли, – сдавленным тоном сказала мне эта женщина, которая меня родила.
– Куда это?
– Я же сказала: посидим в кафе, поговорим.
– Это, конечно, что-то новенькое.
Мы молча шли по тропинкам из центральных тротуаров до самого железнодорожного вокзала. И вроде бы в пяти минутах ходьбы от центра, но тут абсолютно иная атмосфера. Это была крайняя точка Транссибирской магистрали, поэтому Владивостокский вокзал построен по типу Ярославского в Москве. Правда, за времена переворотов и революций его вид несколько раз менялся, но не так давно ему вернули первозданный облик в бледновато-желтом цвете. Здание стояло неухоженным, и, как неизменный элемент декора, у дверей побирались бездомные.
Чуть выше вокзала располагалась столовка по прозванию «Копейка». Внутри нее красовались пролетарские постеры под стиль заведения. Раньше мама часто меня кормила здесь, видимо, чтобы не тратить лишние деньги. Интересно, приводила ли она сюда хоть раз Алису?
Но сегодня был особенный день! Мы собирались «поговорить»! Как пафосно. Мы сидели у окна, и меня ужасно раздражал желтый цвет вокзала напротив. Люди мельтешили, суетились. Кого-то встречали с огромными баулами, кого-то провожали, кто-то был совсем налегке с рюкзачком и без груза неловкости прощания с окружающими. Моя мама подсела с подносом: борщ, хлеб, винегрет, пюре, котлеты, компот…
– Вот так кафе, супер! Глупо было полагать, что мы и вправду пойдем в приличное место…
– А что такого? Здесь готовят нормально, сколько раз здесь были, всегда все вкусно. Ты уже зажралась просто.
– Барствуем прям-таки сегодня.
– Ешь! Я сейчас, – махнула она мне нервно и опять ушла. Что, мне и это высоко ценить и радоваться? Я отодвинула от себя поднос подальше. Жутко захотелось покурить. Наконец она вернулась с таким же подносом и села напротив меня.
– Давай поедим сначала, – махнула она мне ломтем хлеба и откусила кусок…
– Ммм, вкусненько… Кушай-кушай, – приговаривала она с набитым ртом.
Я смотрела, как оранжево-красные следы от борща жирными пятнами сосредотачиваются в уголках ее рта. Она отвратительно сюрпала, чавкала и мокро покашливала… На ней была ее дурацкая укладка с закрученной вперед челкой. С этой своей короткой стрижкой она думала, что выглядит моложе. Как бы не так! Остриженные и зализанные пряди обнажали все невыгодные ракурсы ее дряблого лица. Я пристально смотрела на ее рот, до боли сжимая свои губы. У меня даже в носу вспоминался запах из ее рта… Помню, я сидела на кресле, ела яблоко. Она подошла и попросила откусить, я отказала и скривила губы. Она закатила глаза, приговаривая: «Ты что? Жадина?!»
Я видела, как ее морщинистые мерзкие губы и вонючие зубы откусывают мое яблоко, оставляя склизкие слюни на
Мне приходится насильно заставлять себя кусать это яблоко в знак покорности. И ведь яблоки были в доме. Она хотела откусить мое, хотела, чтобы я подчинилась ей. Зачем??? Зачем она всегда что-то откусывала у меня? А меня аж передергивало. Меня передергивало от того, как после душа она голой ходила по всей квартире. Она вся была в таком застоявшемся бугристом целлюлите, который сотрясался, как свинячий холодец, при каждом шаге…
– Ты чего не ешь? И так тощая.
– А? Че? Потому что не хочу быть такой, как ты!
– А что в этом такого, ты похожа на меня больше Алисы!
– Нет, я не такая! И вообще, мам, а почему у тебя такая тяга к советским укладам? Ты же сидишь в Angelo Marani вся, сколько стоило это говно в цветочек? Пятьдесят? Сто тысяч рублей? И ты сидишь при бабках же вся и жрешь борщ в «Копейке», ты не думала походить, мож, на йогу? Не? Просто развеяться даже? Ты не работаешь, почему бы не заняться собой, нарасти волосы, прикрой свою обвисшую шею наконец…
– Ты все сказала?
– Нет! – чуть не заорала я. Укусила себя за щеку, откинулась на спинку стула. – Да.
– Я больше не могу ни с тобой, ни с твоим отцом. Он кодироваться не собирается от алкоголя после последней его развязки. Я переезжаю в Артем 8 .
– В смысле? А папа вообще в курсе?
– Он в курсе. Я решила пожить одна. Он мне и отремонтировал там квартиру.
– И что мне теперь? А если нужно будет его откапывать?
– Ну, вызовешь платную детоксикацию, я уже от вас двоих устала, мне в принципе все равно. Он тем более собрался на очередную свою программу, должен пить поменьше…
8
Город в 38 км к северо-востоку от центра Владивостока
Я молчала. Она тоже. Вот как, значит. Мы не будем говорить про деда. Разумеется. Никогда. Она просто решила сбежать…
Отец ездил на программы оздоровительно-образовательного центра «Долголетие» под руководством Елены Вороновой. Там были практики сухого голода, углетерапия и обет молчания. Ему нравилось заниматься этим всем, он считал, что так он получает свой духовный рост, часто он звал с собой нас и настаивал на исключительности таких методов самопознания. Я без особого энтузиазма относилась к его занятиям и не вникала в их суть.
Я стояла в прихожей в ожидании. Ноги уже свело, но я не собиралась садиться. Наконец, звякнули ключи в дверях.
– Пап, зачем ты маме сделал квартиру в Артеме? – я начала без «здрасти».
– Ну, Яночка, надо уметь давать свободу друг другу, – пробормотал отец и начал разуваться.
– Так, ладно, опять началась эта прокачка высокодуховности. В целом, я рада, что этой женщины не будет рядом, меня беспокоит твое состояние. Пообещай, что не будешь пить.
– Не, Янусик, не буду, – застенчиво улыбнулся он.