О чём молчат рубины

Изюмов Фунтик

— Это плохо! — возразил старик, — Плохо, что мы вообще вынуждены заниматься подобным! И я опять возражаю против кандидатуры этого эллина! Я требую, чтобы мы использовали египтянина! Шермехаториса или Ахметиракаса!

Ну, вот, проболтался, старый верблюд! Теперь все будут знать, что кандидатура уже обсуждалась и вызвала споры. Фарн с досады закусил губу.

— Да, мы обсуждали с Решехерпесом кандидатуру, — устало выдохнул он, — И да, мы не пришли к единому решению. И я готов повторить Совету свои доводы. Если Решехерпес не изменил своего мнения. Тогда бы я просто назначил кандидата…

Решехерпес упрямо промолчал, и Фарн, полуприкрыв глаза, начал:

— Он моложе всех, это раз! Кто знает, на сколько долгих лет затянутся поиски? К тому

же этот эллин обучался воинским искусствам. Мало ли какие препятствия встретятся у него на пути? С какими врагами придётся сражаться? Тогда молодость может играть решающую роль! Он бледнее, чем египтянин. Если его судьба забросит в любой конец мира, хоть в Индию, хоть в Персию, хоть к варварам, везде он может сойти за своего. Индийцы сочтут его просто светлокожим индийцем, а варвары — слишком загорелым на солнце варваром. Это два. Он из знатной семьи. У него есть в Афинах влиятельные родственники. И, помяните моё слово, Эллада близится к своему расцвету. Поэтому не надо сбрасывать подобное обстоятельство со счетов. Это три. Несмотря на то, что он эллин, он до конца ногтей привержен нашему делу. И постиг его в совершенстве, несмотря на молодость лет. Проверен в деле и неоднократно. Я подумывал в введении его в состав Совета, когда… э-э-э… когда Решехерпес уйдёт на суд Осириса и богиня Маат будет взвешивать его сердце[2]. Это четыре. И пятое — он гораздо изворотливее всех нас вместе взятых. Он не погнушается поговорить с рабом или расспросить девицу, чья профессия — ублажать мужчин. Думаю, Шермехаторис и Ахметиракс ещё будут раздумывать, не запятнают ли они подобными разговорами свою честь, да и общаться с «низкими» людьми будут наморщив нос, и вполне может быть, что упустят важную информацию. А этот эллин не потеряет след. Он будет идти до конца. Я ему доверяю. Это шестое, если кому-то мало первых пяти. Я. Ему. Доверяю.

Нам некогда голосовать обычным способом, чёрными и белыми камушками. Я спрашиваю прямо и открыто: кто из вас за какого кандидата? Решехерпес?

— Ахметиракс!

Вот упрямый старик!

— Апишатурис?

— М-м-м… моим учеником был Шермахоторис… Я не могу предать ученика!

Они что, сговорились? Фарн почувствовал, как по лбу сползает капля пота.

— Катавалик?

— Андреас!

Уф-ф, по крайней мере один голос уже есть!

— Деверолит?

— Я… я… я склоняюсь к Ахметираксу…

Это не Совет! Это клубок змей какой-то! Если сейчас Окроник выскажется за Шермахоториса, то каждый кандидат наберёт по два голоса. И что прикажете делать?

— Окроник? — голос Фарна непроизвольно дрогнул.

— Андреас!

— И мой голос тоже за Андреаса. Итого, три голоса за него. Включая меня, как председателя. Надеюсь, теперь никто не будет возражать? Особенно ты, Решехерпес?

— Я подчиняюсь Совету, — процедил старик, неприязненно покосившись на Фарна, — Совет пошёл по следам твоего красноречия, словно караван по следам верблюда-вожака, и я вынужден делать то же самое. Это не значит, что я против тебя лично. Ты мне друг, и ты это знаешь. Но я против этого эллина! Я вообще начинаю думать, что мы зря затеяли наше предприятие.

— Если повернуть слона, вломившегося в чащу, он поломает вдвое больше деревьев, — покачал головой Фарн, — Мы уже начали дело. Наш слон уже вломился в чащу.

— Я понимаю, — мрачно пробурчал Решехерпес, — Умом понимаю. А сердце гложут сомнения, будто шакалы павшего буйвола! Но, ты прав Фарн. Некогда поворачивать слона. Времени нет совершенно. Эй, ты, эллин! Подойди сюда!

Один из троих юношей, самый светлокожий, сделал несколько шагов вперёд.

Лёгкие, уверенные шаги, сильное, гибкое тело, прямой, открытый взгляд, тонкая, всего в мизинец толщиной, жреческая цепочка на шее. Пока ещё тонкая. Если этот парень выполнит своё предназначение, она может сильно потолстеть! Пусть, лишь бы выполнил дело!

Молодой жрец склонился в почтительном поклоне, не меняя положения рук.

— Распрямись и посмотри мне в глаза! — сурово приказал

Решехерпес.

Юноша распрямился. Пару минут старик буравил молодого жреца взглядом. Тот не шелохнулся, не отвёл глаза в сторону.

— Понимаешь ли ты, — свистящим от отчаяния голосом начал Решехерпес, — что ты последняя надежда для всего человечества?! Что если твоя миссия провалится, человечество обречено?!

— Да! — твёрдо и уверенно ответил юноша, — Я понимаю!

— Понимаешь ли ты, что твоя жизнь — это песчинка, по сравнению с жизнями всех людей, населяющих наш мир, от гипербореев, живущих на севере, до чёрных как смола, эфиопов, живущих на юге? От пёсиглавцев, населяющих восток, к югу от Китая, до самого края земли на западе, где начинается бесконечный Океан? Понимаешь ли ты, что ты должен будешь бросить эту песчинку в жертву всему человечеству, если это будет необходимо?!

— Да, учитель!

— Но понимаешь ли ты, что твоя жизнь, оборванная без выполнения твоей миссии — это верная смерть всем людям? Что твоя бесцельная смерть — это смерть и всех остальных? И для моих, и для твоих соплеменников, а кроме того, для китайцев, персов, варваров, индийцев, жителей Африки, включая загадочное племя одноногих карликов и людей с вывернутыми назад коленками? Говорят, есть и такое племя в тамошних диких лесах. И все они люди. И все умрут, если ты провалишь задание. К тому же, их ждёт тяжёлая, мучительная смерть, растянутая на годы страданий? Ты понимаешь, что не имеешь права на гордость, достоинство и честь, пока задание не будет выполнено?! Если для выполнения миссии надо будет убить — убивай! Надо будет лгать — лги! Надо будет пресмыкаться — пресмыкайся! Надо будет пожертвовать сотней или тысячью жизней — жертвуй! Это тоже песчинка по сравнению со всем человечеством. Надо будет пройти по горло в нечистотах, держа в руках раскалённый уголь — сделай это! Сделай всё, но выполни задание. Иного пути нет, мальчик.

— Я понимаю, учитель! — Фарну показалось, что впервые голос молодого жреца дрогнул. Может, показалось.

— Возьми… — теперь голос дрогнул у Решехерпеса, когда он снял с пальца и протянул молодому жрецу перстень, — Ты знаешь, что это такое…

— Да, учитель! — голос юноши снова был твёрд, словно камень, — Я сумею распорядиться этим с умом.

— Тогда иди… сынок… — Решехерпес резко отвернулся к залу, — Иди! Время дорого! Мы отправим тебя на сто лет вперёд. К этому времени не будет ни меня, ни твоего воспитателя Фарна, никого из тех, кого ты знаешь. Но не будет и нашего врага Нишвахтуса! А значит, у тебя будет шанс. Не упусти его, сынок! Не упусти!

— Да, учитель!

Юноша снова почтительно поклонился и направился к ступенькам. Один…два… три… тридцать шесть! Вот он спустился в зал и уверенной поступью вышел в центр пентаграммы.

— Начинайте! — дал команду с балкона Решехерпес.

И, хотя по обычаю, такую команду должен был дать не он, а Фарн, старик не стал останавливать ритуал. Пусть. Это всё тлен и ерунда, по сравнению с тем, что должно сейчас свершиться. А вершилась История. Никак не меньше.

Юноша стоял в центре, прямой, напряжённый. В правой руке теперь оказался зажат тяжёлый деревянный жреческий посох, на этот раз без каких-либо вставок. Жрецы, исполнители ритуала, торопливо разжигали светильники по углам пентаграммы: пять светильников, пять огней. А потом выстроились в назначенных местах вдоль нарисованного круга и запели медленную, протяжную мелодию.

Все члены Совета столпились на балконе, возле перил, внимательно наблюдая за происходящим. Никто не усидел.

— Это был лучший выход из возможных! — дружески положил Фарн руку на плечо Решехерпеса, — Это единственный шанс.

— Я понимаю… — старик не отводил взгляда от пентаграммы, — Я всё понимаю… Кстати, тебе не кажется, что вон тот жрец в зале из новых? Я его не помню… А мы для ритуала отбирали самых проверенных людей…

— Ты слишком нервничаешь, — печально усмехнулся Фарн, — Твои старые глаза обманывают тебя. Успокойся. Мы используем свой шанс!