О достоверности
Шрифт:
13.4
520. мур имеет полное право сказать: он знает, что перед ним дерево. Конечно, он может ошибиться в этом. (Ведь это не то же самое, что заявить: “Я полагаю, что вон там дерево”.) Но прав ли он в данном случае или заблуждается, с философской точки зрения не имеет значения. Если мур спорит с теми, кто утверждает, что на самом деле этого нельзя знать, то он не может, в порядке возражения, уверять, что тзнает то-то. Ибо ему не обязаны верить. Утверждай его противники, что в то-то нельзя верить,он мог бы им ответить: “Я
14.4
521. Ошибка Мура состоит в том, что на утверждение: этого нельзя знать — он возражает: “Я это знаю”.
522. Мы говорим: если ребенок овладел языком — а значит, его применением, — он должен знать значения слов. Например, он должен уметь правильно назвать цвета белых, черных, красных и синих вещей, не испытывая никаких сомнений.
523. Действительно, в данном случае у всех бесследно исчезают сомнения, никого не удивляет то, что о значении слов мы не просто догадываемся.
15.4
524. Существенно ли для наших языковых игр (“Приказ и выполнение”, например), что в определенных их пунктах не возникает сомнения, — или же достаточно чувства уверенности, пусть даже с легким оттенком сомнения?
То есть достаточно ли, если я — пусть и не так, как ныне, когда я сразу же,без малейшего сомнения, называю нечто “черным”, “красным”, “зеленым”, — вместо этого все же говорю: “Я уверен, что это красное” — примерно так, как говорят: “Я уверен, что он сегодня придет” (стало быть, с “чувством уверенности”)? Сопутствующее чувство нам, разумеется, безразлично, и в равной мере нам нет нужды беспокоиться о словах “Я уверен, что”. — Важно же то, связано ли с ними какое-либо различие в практикеязыка. Можно спросить, всегда ли человек, который изъясняется вот так, скажет при случае "Я уверен” там, где, например, мы сообщаем о чем-то суверенностью (так, в опыте мы смотрим в окуляр прибора и сообщаем о цвете, который видим). Если он так заявляет, сразу же хочется проверить его сведения. Если же оказывается, что он вполне надежен, то ею манера речи будет истолкована просто как причуда, которая не относится к делу. Можно было бы, скажем, предположить, что он начитался философов-скептиков, уверовал, будто знать ничего нельзя, и посему принял такую манеру говорить. Коль скоро мы к ней привыкаем, она не оказывает на практику никакого воздействия.
525. Что же было бы тогда в том случае, если бы другой человек в самом деле имел иное отношение, чем мы, скажем, к названиям цветов? То есть в том случае, где сохранялось бы легкое сомнение или возможность сомнения в их употреблении?
16.4
526. Того, кто, глядя на английский почтовый ящик, говорит: “Я уверен, что он красный”, — мы причислили бы к людям, не различающим цвета, или же сочли бы, что он не владеет названиями цветов в немецком или в каком-нибудь ином языке. Если же ни то, ни другое не имело места, значит, мы его неверно поняли.
527. О немце, называющем этот цвет “красным”, не скажешь: он уверен, что по-немецки это называется “красным”. О ребенке, освоившем словоупотребление, не скажешь: он “уверен, что этот цвет на его языке называется так-то".
528. И все же: поинтересуйся кто-нибудь, как этот цвет называется по-немецки, и скажи я ему, а он задай мне вопрос: “Ты уверен?” — я ответил бы ему: “Я таюэто; немецкий — мой родной язык”.
529. И один ребенок, например, скажет о другом или о себе самом, что он уже знает, как называется то-то.
530. Я могу сказать кому-то: “Этот цвет по-немецки называется „красным"” (если, например, я обучаю его немецкому языку). Я не сказал бы в данном случае: “Я знаю, что этот цвет...”, — я, что узнал, или же — по контрасту с другим цветом, немецкого названия которого я еще не знаю.
531. Ну, а разве не правильно описывать мое нынешнее состояние так: я знаю,как этот цвет называется по-немецки? А если это правильно, то почему бы мне не описывать свое состояние в соответствующих словах: “Я знаю и т. д.”?
532. Стало быть, когда мур, сидя поддеревом, сказал: “Я знаю, что это”,— он просто высказал истину о своем тогдашнем состоянии. [Я философствую здесь, как старая дама, которая то и дело что-то теряет и вынуждена искать: то очки, то связку ключей. — Л. В.]
533. Что ж, если бы правильным было описывать его состояние вне контекста, то столь же правильным было бы произносить вне контекста слова “Это — дерево”.
534. Но разве неверно сказать: “Ребенок, овладевший языковой игрой, должен что-то знать”?
Если бы вместо этого сказали “должен что-то уметь",то это было бы плеоназмом, и все-таки именно этоя бы хотел противопоставить первому предложению. — Но: “Ребенок приобщается к естественно-историческим знаниям”. Это предполагает, что он в состоянии спросить, как называется то или иное растение.
535. Ребенок знает, как что-то называется, если способен правильно ответить на вопрос “Как это называется?”.
536. Ребенок, который еще только учится говорить, естественно, еще совсем не владеет понятием называния.
537. Разве о том, кто не владеет этим понятием, можно сказать, что он знает,как называется то-то?
538. Я бы сказал, так ребенок учится реагировать; пока же он так реагирует, он еще ничего не знает. Знание начинается лишь на более поздней ступени.
539. Разве с познанием дело обстоит так же, как с накапливанием?
540. Собаку можно приучить по команде “N” бежать к N,на команду “М” бежать к М,но разве она тем самым знала бы, как зовут людей?
541. “Он знает только, как зовут этого человека, но еще не знает, как зовут того”. Этого, строго говоря, нельзя сказать о том, кто не имеет никакого понятия, что у людей есть имена.
542. “Я не могу описать этот цветок, если не знаю, что данный цвет называется „красным"”, как сможет сказать в какой-либо форме: “Я знаю, как зовут этого человека, но пока еще не знаю, как зовут того”.
544. Конечно же, указывая на цвет свежей крови, я могу правдиво сказать: “Я знаю, как этот цвет называется по-немецки”.