О душах живых и мертвых

Новиков Алексей Никандрович

Можно было подумать, что Михаил Юрьевич Лермонтов, явясь в Петербург, хочет удостоверить всех и вся в своем здравии и полном благополучии.

Он выдал своему издателю расписку в получении тысячи пятисот рублей ассигнациями за право на второе издание «Героя нашего времени» и торопил с выпуском книги. Впрочем, издатель не мешкал – уже получено было цензорское разрешение на выпуск первой части романа. А Лермонтов все еще обдумывал предисловие. Оно не попало в цензуру вместе с первой частью, нужно было спешить, чтобы оно могло появиться хотя бы в середине книги.

«Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит

объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики…»

С тонкой иронией поэт занес в черновик:

«Мы жалуемся только на недоразумение публики, не на журналы; они почти все были более чем благосклонны к нашей книге, все, кроме одного…»

Далее следовала отповедь «Маяку»:

«Хотя ничтожность этого журнала и служит ему достаточной защитой, однако все-таки, прочитав грубую и неприличную брань, на душе остается неприятное чувство, как после встречи с…» Тут в рукописи оказались варианты: «пьяной бабой», «пьяным на улице»…

Лермонтов работал над предисловием, придавая ему огромное значение. Надо без обиняков сказать читателям, что же думает сам автор о Печорине. Надобно развеять туман, напущенный злостными журнальными кликушами. Сколько бы ни писали они о клевете на русскую действительность, автор скажет о Печорине: «Это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии…»

Он раздумывал над судьбой осужденного героя, а жизнь неожиданно вернула его к «Демону».

К поэту приехал дальний свойственник, женатый на одной из кузин, в которую сам Лермонтов был влюблен в том возрасте, когда существенная разница лет никак не считается за препятствие влюбленным.

Алексей Илларионович Философов преуспевал по службе, он был любимым адъютантом великого князя Михаила Павловича. Это он предотвратил последствия великокняжеского гнева, которые могли обрушиться на опального офицера за появление на балу у Воронцовой-Дашковой в присутствии августейшей особы. Теперь Алексей Илларионович приехал с неожиданной новостью:

– Твоего «Демона» требуют в Зимний дворец…

– Уж не для пожалования ли в камергеры?

– Для интимного с ним знакомства.

– Боюсь, что сей скиталец будет немедленно извергнут за гордыню и богохульство.

– Возьми предупредительные меры.

– Как ни причесывай, сатанинскую его сущность не спрячешь, – отозвался поэт.

Нельзя было, однако, и уклониться от требования, продиктованного из Зимнего дворца. Оставалось лишь изъять из «Демона» наиболее крамольные строки.

«Демон» был кое-как причесан и вскоре отправлен. Лермонтов вернулся к предисловию. Работал и размышлял: чему обязан он столь пристальным вниманием его величества?

А размышлять пришлось недолго. От Философова же узнал он мнение его величества о своем романе, неоднократно и ранее высказывавшееся среди приближенных. Совсем недавно царь повторил свои суждения о «Герое» и его авторе с такой энергией и злобой и в таком широком кругу, что они тотчас докатились до приближенного адъютанта великого князя. Алексею Илларионовичу Философову ничего больше не оставалось, как предупредить свояка. А в Зимнем дворце все еще гостил «Демон»! Положение поэта становилось опасным.

Лермонтов снова сел за предисловие к «Герою». Единство мыслей императора, «Маяка», «Москвитянина» и прочих наконец открылось. И поэт решил отвечать прежде всего тому, кто высказал основополагающее мнение. Всякая ссылка на какой-нибудь журнал теперь только бы затемняла направление удара, задуманного в предисловии. Лермонтов вымарал все

относящееся к «Маяку». О журналах осталось лишь косвенное упоминание. Предисловие нашло наконец главного, хоть и не названного по имени адресата: «Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени…» И далее писал поэт: «Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..»

Так началась литературная дуэль между его величеством и поручиком Тенгинского пехотного полка. В сущности, Лермонтов отвечал теперь сразу всем. Здесь же, в предисловии, поэт определил собственный путь в искусстве. «Довольно людей кормили сластями, – писал он, – у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины».

Предисловие пошло в цензуру.

А где-то плелись и заплетались нити интриги. Может быть, великий князь Михаил Павлович к случаю рассказал царственному брату про дерзостную выходку опального офицера, явившегося на бал к Воронцовой-Дашковой. Может быть, граф Бенкендорф вспомнил свой разговор со строптивым поручиком. Может быть, поехал, наконец, к шефу жандармов французский посол, уставший от тревожных писем супруги… Должно быть, сплетались в один узел многие нити.

Пока что Лермонтов узнал только о том, что его вычеркнули из представления к награде за бой у реки Валерик…

А в апрельском номере «Отечественных записок» была напечатана его «Родина». И здесь же сообщалось от редакции как важнейшее литературное известие:

«Герой нашего времени», сочинение М. Ю. Лермонтова, принятый с таким энтузиазмом публикой, теперь уже не существует в книжных лавках; первое издание его все раскуплено; приготовляется второе издание, которое скоро должно показаться в свет; первая часть уже отпечатана. Кстати, о самом Лермонтове: он теперь в Петербурге и привез с Кавказа несколько новых прелестных стихотворений, которые будут напечатаны в «Отечественных записках». Тревоги военной жизни не позволяли ему спокойно и вполне предаваться искусству, которое назвало его одним из главнейших жрецов своих, но замышлено им много и все замышленное превосходно. Русской литературе готовятся от него драгоценные подарки».

Трудно было бы не узнать в этом извещении руку Виссариона Белинского. Он один знал о задуманных поэтом произведениях. Он один мог судить об этих замыслах и назвать их драгоценными подарками русской литературе. Один Виссарион Белинский был посвящен в тайну предисловия к роману.

– Даю слово, – сказал Белинский, выслушав рассказ о полемике поэта с императором, – предисловие ваше станет важным документом новейшей словесности. Едким истинам должно служить наше искусство. А ныне, зная, откуда подул ветер в журналах, обещаю вам: при первой возможности перепечатаю ваше предисловие целиком!

Глава третья

В апреле 1841 года в столице торжественно праздновали свадьбу наследника престола. Город был иллюминован. Для народа открыли балаганы. Нашлось немало охотников поглядеть своими глазами на гульбище, устроенное царем. Пришел сюда и цензор Никитенко. Человек думающий, но отнюдь не склонный к признанию едких истин, он долго ходил в толпе, а вернувшись домой, записал в дневник:

«Прекрасный теплый день. Пошел на площадь, где выстроены балаганы. Много народу. Мертвая тишина, безжизненность на лицах; полное отсутствие одушевления…»