О душах живых и мертвых
Шрифт:
Отъезд Михаила Юрьевича из Пятигорска был назначен на пятнадцатое июля. За день до этого решили устроить прощальную вечеринку у Верзилиных. А пока что, как всегда, собрались у Лермонтова. Когда пришел Мартынов, живо обсуждали новость и на чем свет стоит ругали пятигорского коменданта: совсем старик от рук отбился, заводит небывалые строгости.
– В чем дело? – спросил, не поняв, Николай Соломонович.
– Счастлив ты своей отставкой, – объяснил ему поэт, – можешь жить в Пятигорске, сколько пожелаешь… хоть до смерти.
Мартынова
– А разве у тебя, Михаил Юрьевич, нет той же приятной возможности?
– Пятигорск отныне закрыт для меня начальством – приказано ехать. Да, кстати, завтра собираемся у Верзилиных последний раз.
Разговор снова стал общим. Вскоре сели за карты. Мартынов не играл. За ужином его не было.
Дома, лежа в постели, он думал об одном – в распоряжении остаются считанные часы.
Он слышал, как совсем поздно вернулся Глебов. Сон так и не приходил. Вместо прежнего хаоса в мыслях была полная ясность. Должно быть, он давно знал – вместе с отъездом Лермонтова исчезнет последняя возможность сыграть ва-банк. Судьба подталкивает и торопит.
Если в Пятигорске, предположим, на дуэли грянет пистолетный выстрел, какое эхо отзовется в Петербурге! Конечно, о нем, Мартынове, заговорят, о нем, конечно, вспомнят. А государь? Говорят, он беспощаден к дуэлянтам. Но дуэль дуэли рознь. Что бы ни случилось, имя майора Мартынова будет произнесено в Зимнем дворце… Ва-банк!
Утром, за завтраком, Глебов долго размышлял, чем заполнить время до вечера, но, кроме обеда в ресторации, ничего придумать не мог.
– Тоска! – вздыхал он. – Все осточертело…
– Как? Даже Наденька Верзилина? – удивился Мартынов.
Глебов, хлебнувший накануне лишнего, был явно не в духе.
– Все осточертело, – повторил он. – Лермонтову и тому позавидуешь. Хоть не своей волей, а все-таки куда-то едет.
– Кто же препятствует тебе предпринять любой вояж?
– Кто? Разумеется, никто. А вот сижу на этих проклятых водах, хотя не пью их по святому убеждению. И водка тоже надоела… Ты у Верзилиных сегодня будешь?
– Не знаю, – неопределенно откликнулся Николай Соломонович. – Тоже все приелось. Опять пойдут карикатуры Лермонтова да смешки…
– А тебе что?
– Разумеется, ничего. Но, право, надо бы Лермонтову знать меру в шутках…
Глебов посмотрел на собеседника.
– Да кому же мешают его шутки? Или ты тоже встал сегодня с левой ноги?
– Может быть. И потому вовсе не имею охоты пи к карикатурам, ни к шуткам, свидетельствующим не столько об остроумии, сколько о назойливости Лермонтова…
– Вот привязался! Никак не ожидал такого спича в честь отъезжающего.
– Просто к слову пришлось, – объяснил Мартынов.
Приятели кончили завтрак. Глебов куда-то собрался. Мартынов остался дома.
Не зря заговорил он о карикатурах Лермонтова. Очень полезно, чтобы Глебов
Вечером у Верзилиных произойдет самая обыкновенная офицерская ссора. Нечего давать пищу крикунам, они и так охочи поднимать шум в журналах по всякому поводу. Но Николай Соломонович не доставит им этого удовольствия. Даже наоборот. Разнузданным либералам придется конфузливо молчать. Их хваленый поэт Лермонтов ввяжется в банальную историю. Будет именно так и только так. Одному императору доверит истину майор Мартынов, если понадобится. Но вряд ли это будет нужно. Император сам знает, кто таков Лермонтов.
Николай Соломонович не испытывал никакого волнения. Конечно, он рискует. Но в какой игре нет риска? Впрочем, и риск был, кажется, небольшой. История лермонтовской дуэли с де Барантом была ему хорошо известна. А пистолет, обращенный в сторону от противника, не грозит неприятностями… Конечно, Лермонтов может изменить тактику, но это означало бы измену собственным убеждениям.
Чем ближе была встреча, тем яснее становились мысли Мартынова. Все обдумано. Карта пришла.
– Ва-банк!
Было восемь часов вечера, когда Николай Соломонович медленно перешел двор, направляясь к Верзилиным.
Танцы были в полном разгаре. В маленькой гостиной было так тесно, что запоздавший гость мог с трудом добраться до любимого места у рояля.
– Боже, какой у вас сегодня мрачный вид! – приветливо улыбнулась ему Наденька Верзилина, пролетая мимо Мартынова со своим кавалером.
Мартынов поклонился ей, не ответив на улыбку. Он переводил угрюмый взор с одного гостя на другого.
– Мартынов встал сегодня с левой ноги, – пробасил корнет Глебов, – берегитесь, господа!
– Не паясничай! – оборвал его Николай Соломонович.
А Глебов, словно хотел услужить ему, продолжал, уже будучи в приподнятом состоянии:
– Берегитесь, господа! Наш черкес не пьет сегодня ничего, кроме крови…
Танцы продолжались. Мартынов молча наблюдал. Он наблюдал за всем, что происходило в гостиной, но чаще всего незаметно поглядывал на небольшую группу, расположившуюся у ломберного столика в противоположном углу комнаты.
«Роза Кавказа» только что поблагодарила молодого офицера, отчаянно вертевшего ее в вальсе. Лермонтов, до сих пор не принимавший участия в танцах, встал и поклонился ей, приглашая вальсировать.
– Михаил Юрьевич! Пощадите… Я так устала! – отвечала, обмахиваясь веером, Эмилия Александровна.
– Прошу вас, пожалуйста! – настаивал поэт.
– Не могу. Лучше не просите! – Девушка обратилась к Пушкину, сидевшему рядом: – Лев Сергеевич, вступитесь за меня…
Пушкин весело глянул на Лермонтова.
– Неожиданное и полное фиаско, Михаил Юрьевич! Вам остается взять реванш в картах.
– К вашему сведению, несносный картежник, – перебила Эмилия Александровна, – никаких карт сегодня не будет.