О душах живых и мертвых
Шрифт:
Нужна верная, беспроигрышная карта, чтобы повернуть жизнь…
В городе он снова встретил подполковника Кувшинникова. Прощаясь, подполковник глянул ему в глаза:
– Всегда буду рад видеть вас, господин майор!
– Счастливо оставаться! – коротко ответил Николай Соломонович.
Отойдя несколько шагов, посмотрел по сторонам, сохрани бог, начнут еще плести черт знает что! По счастью, улица была безлюдна.
Конечно, подполковник Кувшинников принадлежит к людям нового времени и новых взглядов. И все-таки мысли, навеянные встречей, были тревожны. Ну, действительно привелось как-то
Николай Соломонович по-прежнему продолжал бывать у Лермонтова. Здесь появились и те бывшие люди, которых Мартынов описал в «Гуаше». Придешь невзначай, а поручик Лермонтов о чем-то горячо спорит с разжалованным Назимовым. Эта развалина все еще цепляется за свою героическую репутацию, которая существовала и существует только в его больном воображении. Собеседники, когда их застанешь наедине, быстро меняют разговор, но нетрудно убедиться – Лермонтов верен себе.
Однако никак не может Николай Соломонович решить: был ли экспромт, отпущенный ему, делом случая или Лермонтов действительно что-нибудь пронюхал? А если и пронюхал, так что? Правда, подполковник Кувшинников весьма корректно поинтересовался, не желает ли вернуться на службу отставной майор. Подумаешь, велика честь – идти в подчинение к какому-то Кувшинникову и, надев голубой мундир, навсегда остаться зауряд-жандармом на Кавказе!
Конечно, вопрос о службе был задан мимоходом. Но как же оценивают положение бывшего кавалергарда, если ему осмеливаются делать подобные предложения! Очевидно, даже жандармы считают его карьеру конченной раз и навсегда.
Нет, Николай Соломонович не пойдет в услужение к подполковнику Кувшинникову. Чем безнадежнее становится его положение, тем выше летят его мысли. Если играть еще раз, то так сыграть, чтобы обратить внимание самого императора. Разве таких случаев не бывает?
Глава четвертая
– По распоряжению из Ставрополя, предлагаю вам немедленно отправиться по назначению, – объявляет полковник Ильяшенков.
Старик, глядящий на все спустя рукава, сегодня положительно неприступен. Но кто не знает, что этой неприступностью едва прикрыто обычное добродушие?
– Я еще не кончил необходимого мне пользования водами, господин полковник, – почтительно отвечает поручик Лермонтов.
– Объявляю вам распоряжение высшего начальства, коему и я и вы обязаны беспрекословным повиновением… Ничего сделать для вас не могу.
– Так точно, господин полковник, однако…
– Однако отвечать-то не вам, а мне, – перебивает старик. – А если за всех отвечать, то, смею спросить, какие мне целебные воды помогут?
– Так точно, господин полковник. Я имел в виду…
– Наш дальнейший разговор совершенно бесполезен. – Полковник кряхтит, глядя
Михаил Юрьевич благодарит и откланивается.
Оказывается, медицинское свидетельство даже недорого стоит. Этими свидетельствами, писанными по всей форме и с указанием всех обнаруженных болезней, промышляют лекари военного госпиталя. Точно такую бумагу выправляет через посредство бойкого писаря поручик Лермонтов. В документе, выданном с приложением казенной печати, описаны имеющиеся у него недуги. Пятигорский военный лекарь оказывается истинным духовидцем, знающим все до единой болезни человека, которого он в глаза не видел.
Чудотворная бумага отправляется в комендантское управление, а оттуда медленно потащится в Ставрополь. Штабные писаря занесут ее в журнал входящих, потом она пойдет на доклад, на резолюцию, к исполнению. Словом, драгоценное право на пребывание в Пятигорске опять отвоевано…
Чем больше людей собирается во флигеле к обеду или вечером, тем, кажется, больше доволен поэт. Толкущихся здесь знакомых так много, что не про каждого и вспомнишь. Куда исчез, например, поручик Лисаневич, милый, простодушный юноша, над которым с такой охотой подшучивал Михаил Юрьевич?
– Господа, кто видел Лисаневича?
Молчание.
– Я вчера встретил его на бульваре, – откликнулся Мартынов.
– Что с ним?
Николай Соломонович открыл в это время карту. Карта была бита.
Игра продолжалась. Так и не привелось ему рассказать о происшедшей встрече. К тому же Николай Соломонович дал Лисаневичу слово хранить тайну.
Мартынов никогда не обращал внимания на этого сентиментального молокососа. Вчера Лисаневич поразил его взволнованным и растерянным видом. Он обрадовался Мартынову так, будто долго и тщетно его искал. Они прошлись по бульвару.
– Подлецы! – воскликнул Лисаневич, едва они удалились от шумной толпы. – Если бы вы знали, господин майор, какие подлецы таятся в здешнем обществе!
– Что значит эта филиппика, поручик? Или вы только сегодня вступили в мир?
– Ох, какие подлецы! – продолжал Лисаневич. – Признаюсь, я совершенно потерялся…
Он и в самом деле был вне себя.
– Я первый раз вышел сегодня из дому и, когда увидел вас, тотчас подумал: судьба. Вы ведь старый товарищ Лермонтова?
– При чем тут Лермонтов? Ничего не понимаю!
Николай Соломонович говорил совершенно равнодушно. Ничуть не интересовали его волнения чувствительного молодого человека. Лисаневич приостановился и сказал срывающимся шепотом:
– Они подбивали меня вызвать Лермонтова на дуэль. Можете представить себе такую низость?
Мартынов пристально оглядел собеседника: пьян или бредит? Но Лисаневич прямо смотрел ему в глаза.
– Они таят страшную ненависть к Михаилу Юрьевичу.
Мартынов слегка улыбнулся.
– Слушая вас, можно подумать, что в Пятигорске зреет целый заговор против Лермонтова. О ком вы говорите? Этакая чепуха!