О душах живых и мертвых
Шрифт:
Надо на что-нибудь решиться, – иначе, чего доброго, превратишься в пятигорского отставного старожила. Получив пенсион или сколотив копейку на службе, отставные офицеры и чиновники строят домишки, сдают квартиры приезжающим на воды, плодятся и благоденствуют. Чего лучше для отставного армейского майора? Но от таких мыслей холодело сердце…
Не забывалась и беседа с подполковником Кувшинниковым. Новых взглядов, а должно быть, изрядный дурак, если мог вообразить, что бывший кавалергард, когда-то удостоившийся милостивых шуток его величества, будет бегать по его поручениям
Николай Соломонович мечтал о другом. Иногда ему виделось, что он командует всей кавказской армией. Стремительно двигались войска, еще стремительнее скакал он, победоносный полководец, в Петербург. Вот он уже в Зимнем дворце, и сам обожаемый монарх встречает покорителя Кавказа… Иногда Николаю Соломоновичу видится, как он представляет государю проект истребления крамолы. Иногда он сам грудью встает против врагов престола, и вся Россия, спасенная от смуты, повторяет имя героя…
Мартынов утирает пот со лба. В Пятигорске стоит невыносимая июльская жара. Должно быть, от этой жары и родятся миражи. Никогда не бывало с Николаем Соломоновичем, чтобы стал бредить наяву.
А знойные дни идут один за другим, не принося облегчения. В Пятигорск съезжается все больше и больше публики. Едут из Москвы и из Петербурга. На бульваре то и дело появляются в сопровождении кавалеров аристократические дамы. Но какое кому дело до угрюмого молодого человека в черкеске! В лучшем случае на его долю падает рассеянный или снисходительный взгляд, и изысканная французская речь стихает вдали.
Жизнь идет мимо отставного майора. Он, кажется, начинает терять выдержку и терпение. Он сам себя не узнает на одиноких прогулках. Только суровый Машук, закутавшись в грозовые тучи, знает, может быть, что испытывает быстро шагающий путник.
А очнется Николай Соломонович, – перед ним все тот же Пятигорск, все то же общество, все те же жалкие вечеринки у Верзилиных, все те же сборища у Лермонтова, все те же равнодушные взгляды, которые изредка кидает на него поэт.
В Пятигорске усиленно развлекаются. Князь Голицын готовит, говорят, необыкновенный бал в городском саду. Все шумят и волнуются. Барышни хлопочут о туалетах. Обещаны танцы до утра. Получит ли приглашение армейский отставной майор?
Ресторацией завладела гвардейская молодежь. С завистью взирают на ярко освещенные окна гуляющие по бульвару. Николай Соломонович вхож в избранное общество, которое кутит в ресторации напропалую. Он пьет вровень с другими, но никогда не пьянеет. Некуда уйти от проклятой мысли: будут ли узнавать его завтра титулованные кутилы?
Он хотел до времени затеряться в Пятигорске, чтобы обдумать будущее, но будущее не открывалось.
Мартынов сидел у себя, когда к нему вошел Глебов.
– К Верзилиным сегодня пойдешь?
– Обойдется без меня…
– Что с тобой? – Глебов присмотрелся. – Или проигрался?
– Нимало! Надеюсь на выигрыш.
– А разве сегодня где-нибудь играют?
– Право, не знаю, – отвечал рассеянно Николай Соломонович.
Глебов пожал плечами и ушел из дому, весело насвистывая. Одиночество стало совсем нестерпимо. Лучше
Когда Николай Соломонович проходил мимо дома Верзилиных, из открытого окна лились звуки вальса. Мелькали тени танцующих. В музыку ворвался громкий хохот. Мартынов шел к бульвару, но вдруг резко повернул по направлению к Машуку. Из окон верзилинского дома снова слышался смех.
Николай Соломонович долго шагал в темноте, стараясь ни о чем не думать. Но одна мысль, где-то долго таившаяся, неведомо откуда пришедшая, не давала покоя… Мысль была смутная, но назойливая. Мартынов хорошо знал, как она вползла: вкрадчиво и незаметно.
«А что, если…» – так всегда это начиналось, а далее наступал полный хаос. В этом хаосе мешалось все – мысль о подвиге и о мести, и гогочущий юнкер Бенкендорф, и триумфальное возвращение в высший свет… «А что, если…» – снова начинал Николай Соломонович и пугался продолжения: в памяти вставала нелепая фигура поручика Лисаневича. Он не хотел и не мог иметь ничего общего с этим персонажем из провинциальной мелодрамы… Мысль путалась, обрывалась, исчезала, но когда подкрадывалась снова, Мартынов наверное знал: кончится тем, что, таясь от самого себя, он будет думать о Лермонтове. Разрушитель налицо. Общество должно защищать себя от разрушителей. Но где избранник, который против него восстанет?
Николай Соломонович не называл имени мстителя, но кто-то невидимый, не покидавший его ни на минуту, нашептывал ему соблазнительные мысли.
Мартынов прибавлял шагу, искуситель не отставал. Нет и не будет другого случая, чтобы вернуть признание света. Но тут Николай Соломонович окончательно терял самообладание. Плевать ему на это презренное сборище самодовольных и пресмыкающихся тупиц! Его может спасти только благоволение императора. Теперь мысль несется стремительно: кажется, он стоит на верном пути именно к этой цели…
Прогулки майора Мартынова продолжаются. Знойный июль не дает пощады даже ночью. Мучают мысли, мучает бессонница, давят кошмары. Благоволение императора? Конечно, спасение в нем. И все-таки ни на что не может решиться Николай Соломонович.
Глава третья
Где-то по дороге к Тифлису двигалась экстра-почта из Петербурга. В казенном пакете за тяжелыми сургучными печатями странствовала бумага о Лермонтове, подписанная Клейнмихелем. Еще никто не читал повеления императора. Еще не истекла отсрочка, предоставленная судьбой поручику Тенгинского полка.
Но вдруг по собственному почину забеспокоилось начальство в Ставрополе. Не помогло на этот раз даже медицинское свидетельство, выданное Лермонтову. Пятигорский комендант получил приказ в категорической форме: поручику Лермонтову надлежало немедленно покинуть Пятигорск и следовать в отряд генерала Галафеева. По установленному порядку он мог задержаться только на несколько дней в Железноводске – здесь заканчивали лечение водами.
Словом, ставропольское начальство, не ведая того, еще раз нарушало монаршую волю: поручика Лермонтова отсылали подальше от Тенгинского полка.