О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
Вдруг оборвалась песня: Фрол Скобеев углядел с высоты медлительный поезд: без дороги по полям ехала шагом конная стража, а за ней карета с окошком, а потом еще конники, дворянские дети и смерды с пиками, а за ними туго груженных подвод десять или двадцать.
В глазах юноши зажигается шальной огонек, который будет всегда появляться в них перед рисковыми делами. Фрол круто снижается.
Душно, тряско, муторно в обитой изнутри пуховыми подушками боярской карете… Впрочем, хозяин карет стольник Нардин-Нащокин, сам расплывшийся, как подушка, умудряется и здесь спать в
– Разбуди-ка батюшку, Ненилушка, – умирающим голосом попросила Аннушка. Мамка тут же поймала кружившую в карете пчелу и бесцеремонно засунула ее в нос боярину. Нардин-Нащокин проснулся и извлек из носа насекомое.
– Пчела, – говорит он. – Пчела осмелилась в ноздрю… Четвертованию подлежит…
Аннушка так, чтобы батюшка видел, снимает с крючка золоченую клетку с щеглом, открывает ее и подносит к окну.
– Лети, сизая птица, в родный лес и поведай птахам и зверюшкам, как деву красную замуж везли за незнакомца, – ломким да со слезой голосом говорит она.
Стольник всхлипывает, выпускает пчелу.
– Нешто, Аннушка, худого я хочу своей дитятке? Смотри, каким соком ты налилась – замуж тебе в самый раз…
Аннушка задумчиво смотрит в бездонное небо, куда полетел щегол, и замечает вдалеке некую крупную птицу.
– Небось, за старого отдадите, за крючконосого, – хнычет она.
Мамка, подыгрывая ей, заливается в три ручья.
– За рыцаря отдам! – восклицает стольник. – За лучшего вьюношу из Книги Бархатной! Даром ли твой батюшка Нардин-Нащокин первый стольник при царе?!
…Птица на глазах Аннушки растет-растет и вот оборачивается ясноглазым молодцем Фролом Скобеевым.
– Ахи! – всплескивает руками девица.
– Ахи, молодчик какой! – взвизгивает Ненилушка.
Фрол уже летит вровень с каретой, буравит лихим взглядом боярскую дочь.
Стольник высовывается из окошка. Свят, свят, свят! Вид летящего человека несказанно обижает его.
– Пымать! – кричит он страже. – Пымать дерзостного колдуна! В железа его!
– Ахи! – кричат женщины. – Ахи!
Стража на толстозадых конях неуклюже пытается поймать Фрола, но тот облетает карету с другой стороны и угощает Аннушку маковой головкой в сиропе.
– Кто ты есть, лебедушка, и как мне тебя называть? Как в памяти тебя держать? – спрашивает Фрол, трепеща крыльями и норовя цапнуть девицу за белу рученьку.
– Ах – увы, я есть несчастная Аннушка, и хотят меня за крючконосую турку замуж отдать, – лукавясь и посасывая сласть, отвечает девица. – А кто ты есть, крылатый молодец, и как мне тебя называть? Как в памяти тебя держать?
– Я есть…
Вдруг один из конников изловчился, набросил аркан на ноги Фролу. Юноша сброшен наземь. Стражники кинулись на наглеца и ну его трепать.
Визжат и причитают женщины, ржут кони, ругаются и харкают мужики. Фрол храбро защищается, но под градом ударов он вынужден бросить крылья и зайцем улепетнуть в поля.
Умчалась в погоню стража. Захрапел в пуховых подушках стольник. Аннушка
Жалостное пение звучит во дворе Скобеевых: сын собирается в Москву. Матушка в слезах снаряжает его в дорогу, извлекает из сундука сильно траченную молью дворянскую справу. Седоусый батюшка под яблоней с превеликим трудом составляет какое-то послание, временами поплевывая в чернильницу. Сам Фрол примеряет то шапку с лысым мехом, то расползающиеся сафьяновые сапоги, то заскорузлый кафтанец. То и дело он поглядывает на свое отражение в колодце и всякий раз остается собой доволен. Но вот он берет в руки отцовскую старую саблю, примеривается к ней и уже не смотрится в колодец, а застывает, вперив взгляд свой в далекие края, где ждет судьба-судьбинушка.
Отец подводит к нему оседланного мосластого мерина и протягивает скатанное в трубочку письмо.
– Отыщи, чадо, на Москве князя Путилу Ловчикова и вручи ему мою грамоту. Авось, вспомнит, как мы с ним вместях Сигязмунда трепали и породнились в боях…
Фрол с поклоном принимает послание, целует батюшку, целует матушку, садится в седло.
Не ходи, чадо, в пиры и братчиныНе пей, чадо, двух чар заедину… —поет матушка.
– Слово ваше, матушка, – отвечает Фрол, само смирение.
Не думай, чадо, украсти-ограбитии обмануть-солгать, и неправду учинить… —поет батюшка.
– Слово ваше, батюшка, – отвечает Фрол, смахивая слезу.
Не знайся, чадо, с головами кабацкими,Да не сняли бы с тебя драгих порт…– Слово ваше, матушка…
Не прельщайся, чадо, на злато и серебро,Не сбирай богатства неправого…– Слово ваше, батюшка…
Мать идет у стремени, провожает Фрола за околицу села.
– Эх, – вздыхает Фрол перед необозримым простором, – кабы псы нащокинские у меня крылья не отняли, я в Москву за неделю б долетел!
– Пресвятая Богородица, спаси и помилуй, – крестит его мать, – по дороге б тебя за крылья убили, сынок.
Фрол стегает мерина, тот начинает галопировать, и благостная мелодия увещеваний сменяется дерзким ритмом первой песенки:
На печи меня горячейНе удержите силком!Отправляюсь за удачей,Эх, за птичьим молоком.