О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
И вот перед нами предстает Третий Рим – старая Москва. Горят на солнце кресты и купола, шумит торг на площади.
Вдруг протрубили трубы. Проскакали, угощая толпу батогами, ушастые всадники. Прошел с бердышами стрелецкий полк. Впереди полка на игреневом жеребце гарцевал писаный красавец Томила Ловчиков.
В руке у него была заморская новинка – подзорная труба, к которой он то и дело приближал свое око.
– Эй, подари народ московский, Томила Путилович, – гаркнула хриплая глотка из толпы, в которой зажат был и растерявшийся от столичного великолепия Фрол
Томила махнул рукой, и из зарукавья вылетели деньги.
– Серебром сыпет! – ахнули в толпе. Началась свалка, а любимец базарного люда юродивый Вавилон заголосил:
Батя князюшки ТомилыС Сигизмундом воевал,А его сыночек милыйДевкам юбки завивал!В подозрительную трубкуУглядел свою голубку!Вслед за стрелецким полком на площади под свист флейты появляется полк иноземного образца, мушкетеры. Впереди вышагивает граф Шпиц-Бернар полярного рода. Вавилон приплясывает уже перед ним.
А вот немчура продажная,Очинно даже важная!Палаш как спица!Нос как синица!В ушах чечевица!Рылом паскуден!Годится на студень!Кому полпудика?Толпа хохочет.
– Вот дает Вавилон! – А ничего не понимающий граф благосклонно улыбается, бросает горсть медяков.
– Алон, алон, шмуциг канибалья! – покрикивает он своим балбесам-мушкетерам.
Фрола затолкали, оглушили, он поражен наглостью Вавилона, своеволием московской толпы, но вот открываются ворота, и выезжает царь.
– Здравствуй, батюшка свет великая надежда государь! – одним духом вопит толпа и становится на колени.
Медленно едет верхом благостный, словно смазанный подсолнечным маслом царь, держа на сгибе левой руки сокола-охотника, держа по правую руку любимого боярина Нардин-Нащокина.
Стольник сейчас отнюдь не похож на расползшуюся подушку. Он подобрался в седле, поблескивает на солнце боевой доспех, веет на ветру выдающаяся нащокинская борода.
– Ах что за борода приглядистая у князя Нардина, – завистливо шепчутся в свите бояре, – ну чисто персидский шелк. То-то его Государь послом назвал вместо Кукинмикина… Репрезентация…
– Фальчь одна, – ядовито шипит козлобородый князь Кукинмикин. – Лживая борода у Нардинки, приклеенная…
– Однако какие чуши, князюшка Кукинмикин, – фарисействуют бояре. – Нешто Государь полюбил бы приклеенную бороду?
– Будет час, докажу, – шипит Кукинмикин. – Всем окажу позор нащокинский…
Между тем царь подзывает гарцующего в отдалении Томила Ловчикова и говорит Нардин-Нащокину.
– Чем не зять тебе, князь, сей вьюноша? И родом знатен и сундуки доверху набиты покойным Путилой Давыдычем.
Нардин-Нащокин благоговейно целует
– Знакомо ли тебе, князь Томила, имя Аннушки? – спрашивает царь рыцаря.
– Уж третий дён по ней сохну, великий государь, – с нагловатой томностью отвечает тот. – Гляжу, гляжу и наглядеться не могу…
– Куды глядишь? – встрепенулся и грозно выпучился Нардин-Нащокин.
– В сие отверстие, – медоточиво пропел Томила и показал в подзорную трубу. – Пять бочат икры да пару жеребцов отдал я графу Шпиц-Бернару за чудодейственный дальновидец, и вот я вижу ангела в окошке…
В окуляре действительно изумленный стольник видит свою дочку, что кручинится в окне светелки.
– Ай, соблазн великий, ой-я-яй, – бормочет он. – Ай, молодыя молоки…
…Царский поезд, блестя, позванивая, стуча копытами, проходит мимо Фрола, и все это диво, как в зеркале, отражается в его глазах.
– Или буду полковник, или покойник… – сквозь зубы бормочет он.
Он решительно поворачивается и тащит за узду своего мерина. В ушах у него возникает благостное родительское увещевание, но он только отмахивается.
КАБАК. В сумрачном сводчатом помещении яблоку негде упасть: пирует, поет и пляшет базарная братия, а во главе стола Фрол. Он держит в руках здоровенную чашу.
– Эй, гуляй! – кричит он хмельным голосом. – Эй, играй, органщик! Вавилон, пляши! Месяца не пройдет, а Аннушка Нащокина моею будет!
Швыряет из зарукавья несколько монет, присоединяется к общему плясу. Кабацкий люд откровенно глумится над «деревенщиной». Дико гудит увеселительный орган. Горбатый и косматый Вавилон отплясывает с воблой в зубах.
В это время к целовальнику подходит востроглазый молодой человек, скромно, но чисто одетый, по виду приказный дьяк.
– Это кто ж там такой смелый гуляет? Дворянин?
– Чином-то дворянин, а пупом – босотва деревенская, – пренебрежительно ухмыляется в бороду целовальник.
А Фрол все швыряет серебряные рублевики да и сабелькой размахивает победно. Он еще наивен и лопоух, и собутыльники кажутся ему едва ли не братьями.
Как приехал к нем молодчикС вострой саблей, с серебром.Храбрый, как индейский кочет,В польской шапочке с пером! —голосит Вавилон.
Из грязи!Да в князи! —вопят питухи.
Востроглазый молодой человек пробирается к Фролу, а вдруг на секунду задумался, глядя в раскрытые двери на зеленое вечернее небо, на рогатый месяц. На контуры куполов и башен. Кажется ли ему или впрямь светится, подмигивает призывно окошко в светлице?
– Эй, голытьба, пейте за лебедушку мою, за благонравную Аннушку! – крикнул он и бросил еще горсть монет. – Все крепости за нее порушу! Самому черту лунному рога обломаю!