О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
– Камушек! – усмехается Фрол и показывает судье свою булыгу.
– Господи! – тут же возопил судья и осенил себя широким крестом. – Благодарю тебя, Господи, что по нему судил, а то бы он меня ушиб!
Фрол стегнул лошадку и поскакал по бревенчатой мостовой, напевая свою песенку. Вслед ему из-за угла поглядывал посрамленный, но довольный Онтий.
– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, – безудержно хохочет в своем кресле-троне князь Кукинмикин. Перед ним стоит, скромно хихикая, Онтий. По всему видно, он только что
– Ай да молодчик! Ай да Фрол Скобеев! – грохочет князь. – Эдакий соколик отобьет у Томилы нащокинскую девку, как пить дать! – Смех вдруг обрывается. – Вот только как нам эдакую птицу в свои тенета уловить? Ему и впрямь сам черт не брат…
– Брат! – восклицает вдруг Онтий, словно его осенила блестящая мысль. – Черт ему станет брат!
– Чего придумал, Онтий? – прищурился боярин.
– Прикажите, солнышко-князь, доставить сюда графа Калиостро.
– Кого-кого? – с недоумением спросил боярин.
– Того еврейского черной магии мозголова, что в прошлом годе к вам в гости пожаловал. Вы его как тады в подвал отправили, так и забыли.
– Эй, слуги! – крикнул боярин. – Подать сюда колдуна!
Сумерки спустились вновь над Москвой, но томный князь Томила все посматривает с седла в свой заветный «дальновидец» да поет нежным голосом:
Много в мире есть красных райских птиц,Всех краснее их моя Аннушка…Мы совьем гнездо для своих яиц,Свет-боярышня моя Аннушка…А за углом бревенчатого сруба притаился уже с обнаженной саблей Фрол Скобеев. Блестят его глаза и зубы в мстительной усмешке.
Эй, Томила-болван,Скидавай кафтан!Скидавай порты!Погляжу, кто ты!Князь?Или грязь?С этой песней Фрол вылетает из засады на своем бесхвостом коне и сечет княжью стражу направо-налево, а когда все уже всадники посечены, стаскивает беззащитного увальня-князя на землю и задает ему батогов по мягкому месту.
Князь рыдает. Месть совершена. Фрол поднимает подзорную трубу и с несказанным удивлением видит в окуляре Аннушку. Дева мечтательно глядит из оконца на луну, подперев сочные груди белыми рученьками. На лице Фрола появляется мечтательная и в то же время дерзкая, чуть ли не разбойная улыбка.
Эй, голубка-красногубка,Что ты спать не идешь?Может, сокола ты ждешь?Ястреба своего долгожданного?– Кто ты есть, тать лесная, что над русским князем ругаешься? – слабым голосом спрашивает Томила, подтягивая
– Твои псы меня батожили, а я тебя, потому как наши отцы побратимы, и я твой брат. На, читай! – Фрол протягивает князю отцову грамоту.
Стоило только чувствительному князю краем глаза взглянуть на грамоту, как он разразился сладкими рыданьями и бросился Фролу на шею.
– Братушка! Братушка мой любезный! Как был я одинокая вьюноша во всем свете, так ты ко мне пришел, и тепло мне стало на сердце! – князь осыпал новоявленного братца поцелуями. – Подарю тебе, Фрол, свой кафтан и хлебную службицу добуду.
– Штаны-то подтяни, – пробурчал Фрол.
– Его сиятельство граф Калиостро, почетный доктор Оксфорда и Праги, – торжественно объявляет кукинмикинский тамбурмажор.
Слуги вносят в палату бочку с солеными огурцами. Некоторое время поверхность рассола остается невозмутимой, потом лопается несколько пузырьков и из бочки вылезает маленький старичок, почти карлик с жалкими остатками парижской завивки и в кружевах. Чихает.
– Сырость, – говорит он скрипучим голосом. – В этой проклятой бочке желтеют кружева. – Он достает из рассола корявый огурец, удивительно похожий на его собственный нос. – Как называются эти отвратительные плоды?
– Соленый огурец, ваше сиятельство, – с поклоном отвечает Онтий.
– Так я и знал. В 899 году этой эры мэтр Овидиус предсказал мне люмбаго от соленого огурца. Сик! Будь проклят тот час, когда я повернул лошадей в Московию.
– Простишь ли, батюшка, – конфузливо говорит Кукинмикин. – Мы тебя в то залетье как засунули по хмельному делу в огурцы, так и забыли… эка – цельный год, батюшка, в рассоле прел…
– Год это ерунда! – кричит Калиостро. – Кружева! Поясница! Нос! Никак не лучше гостить в аду, у Вельзевула. Тот тоже забывчив, хам!
Онтий что-то зашептал боярину на ухо. Тот заулыбался, закашлял в кулак, закивал, потом обратился к Калиостро.
– А ты, батюшка, небось, видел самого-то Сатану?
– Имел неудовольствие, – сухо ответил чародей, чихнул и кряхтя полез обратно в огурцы. – Пардон, я спать хочу.
– Погоди, граф! – крякнул боярин. – На том свете выспимся!
– Ты в этом уверен, светлейший князь? – с неожиданной острой улыбочкой и сарказмом вскинул бровь чародей.
Тут к бочке подступил любезнейший Онтий.
– Ваше сиятельство, добрейший наш хозяин желает посмотреть на ваше великое искусство. Возможно ли преобразить сию палацу в чертог Князя Тьмы?
Калиостро, уже сидя по горло в рассоле, хитровато прищурился на заговорщиков.
– Вполне возможно, синьоры. Но в награду вы отправите меня в Европу вместе с этой кадушкой. Я к ней привык, синьоры. Сик!
Рассол сомкнулся над его головой.
Ивановская площадь, как всегда, шумит, судит, рядит, шельмует, торгует, ворует. Сюда стекаются жалобщики со всей страны, отсюда расходятся лучи правосудия.