О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
Москва. 1970
Сильный апрельский ветер раскачивает вершины огромных вековых вязов. Птичий грай, трепет крыл вокруг прошлогодних гнезд, скрип голых, но уже проснувшихся ветвей… Над деревьями, словно бесконечная эскадра парусников, летят облака. Тени их скользят по лицам двух мальчишек, которые вполне естественно и даже с некоторым комфортом расположились в поднебесье, в птичьем этом царстве, в непосредственной близости от грачиных гнезд.
Как юнги в старину сиживали на качающихся мачтах, мальчишки (им лет по двенадцать) сидят каждый
Ветер треплет страницы пухлых книг, быстро перелистывает их, и перед глазами мелькают иллюстрации:
тихоокеанские атоллы с метелками пальм,
резко очерченные лица в бакенбардах,
фрегаты на якорях и среди волн,
скрещенное оружие,
лодки островитян…
Все гармонично здесь, и все соответствует одно другому – ранняя весна в природе и раннее отрочество двух людей, скрипящие вязы и мачты фрегатов, явь и фантазия…
Внезапно картина эта пропадает, и на несколько мгновений возникает ставший уже классическим, но не потерявшим от этого своей грозной жути, вид поля боя Великой Отечественной войны.
Советская армия наступает. Нависшее свинцовое небо озаряют сполохи реактивного огня. Необозримое поле покрыто атакующими, выплевывающими металл танками, бегущими за ними автоматчиками, кострами пораженных машин и распластанными фигурками погибших.
Низко над полем проносятся волна за волной штурмовики «Илы». В воздух, клубясь, поднимается горящий бензин. Черный дым, языки огня, дикий голос войны…
Здесь должно возникнуть ощущение, что огненный вал катится на запад, защищая непосредственно высокие вязы и двух мальчишек на них, их книги и их фрегаты.
Черноглазый скуластенький Ильгиз Гайнуллин читал роман Джека Лондона «Мятеж на «Эльсиноре».
– Ну, так я и знал… – шептал он. – Нечестный прием… Это нечестно…
Не отрываясь от книги, он прицелился в кого-то из увесистого кольта и едва удержался на своей ветке.
Его друг и единомышленник крутолобый и белобрысый Петя Громеко был поглощен путешествием капитана Дюмон-Дюрвиля.
– Будьте осторожны, капитан… – бормотал он. – Подумайте хорошенько…
– Внимание, танки! – вдруг вскричал он, вскочил и под порывом ветра полетел вниз, едва успев зацепиться за веревочную лестницу, которая спускалась с его «реи».
По этой лестнице он соскользнул вниз, за угол террасы, где видна была свежевырытая яма с двумя лопатами и киркой на дне.
– Гизя, танки! – крикнул он вверх.
Его друг тоже спустился вниз и спокойно скомандовал:
– ПТР на линию огня!
– Боезапас кончился! – крикнул Петя.
– Готовить гранаты! – рявкнул Ильгиз.
– Мало гранат, мало патронов, – забормотал Петя, вглядываясь вдаль. – Что делать? Спокойствие, капитан! У нас остались еще наши шпаги, капитан! Вперед! За Родину! Ура!
– Мы спина к спине у мачты против тысячи
…В воображении ребят на полуосыпавшийся бруствер окна поднялись для последней контратаки израненные бойцы, и среди них, бойцов Великой Отечественной, шли герои традиционных приключенческих книг – мушкетеры, капитаны и охотники…
…Ребята вновь карабкаются вверх по «вантам».
Гудят, трещат, посвистывают большие деревья. Качаются на них мальчишеские фигурки.
Под ними до горизонта раскинулся большой и старый волжский город, в котором за несколько веков образовалось невероятное смешение архитектурных стилей: восточный и русский, дворянский ампир и ранний модерн, конструктивизм и бараки военных лет.
В улицах мелькают картинки быта этого тылового города. Спокойно шествует по тротуару детсадовская группа. У ворот госпиталя останавливается «студебеккер». В кузов прыгают вылечившиеся от ран солдаты. Их провожают товарищи в серых сиротских халатиках, медсестры и военные врачи. Ползет переполненный дряхлый трамвай, на борту которого плакат – в извивающуюся деформированную свастику с четырьмя физиономиями Гитлера руками трех союзников – советской рукой, британской и американской – вонзен беспощадный штык.
«Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге!»
На несколько мгновений возникает карта Европы 1945 года. Светлая краска стремительно заливает многострадальный континент. Клинья Советской армии врезаются в территорию Германии. Англосаксы наступают во Франции и Италии. Катастрофически быстро уменьшается шагреневая кожа фашистского рейха.
Среди сонма разномастных крыш под самыми вязами выделяется крыша диковинного двухэтажного дома-особняка, крыша с мансардами, чугунными решетками, причудливыми флюгерами, высокими печными трубами, похожими на тотемные столбы, с безносой скульптурой античного юноши, с обшарпанной копией нотр-дамской химеры, с глобусом, в северный полюс которого вцепился ужасными когтями однокрылый орел… Остатки былой роскоши, типичная купеческая эклектика начала века.
Именно на эту крышу сейчас по «вантам, реям и лианам», словно неведомый еще им Тарзан, стремительно спускаются Петя и Ильгиз.
– Эй, герцог Гиз! – кричит на лету Петя.
– Иду, мастер Пит! – отзывается Ильгиз.
Петя первый опустился на крышу, и, когда появился Ильгиз, он стоял, опершись на химеру, задумчивый, словно философ древности.
– Послушай, Гизя, – сказал он, – а ведь наш дом на три четверти сделан из мрамора, а?
– Точно, из мрамора, – подтвердил Ильгиз.
– По сути дела, это настоящий дворец, – проговорил с загадочным блеском в глазах Петя.
– Точно, дворец, – сказал немногословный герцог.
– Надо же, в Ленинграде, где столько дворцов, я жил в обыкновенном доме, а в эвакуации попал во дворец! В настоящий дворец! – блеск в глазах Пети становился все ярче и все таинственней.
– Тебе, Петька, вообще повезло. Такая труба! – с некоторой долей зависти сказал Ильгиз и посмотрел на самую большую, самую импозантную дымовую трубу.