О кораблях и людях, о далеких странах
Шрифт:
5
На обратном пути никто почти не говорит. Взрослые не смотрят друг другу в глаза, а разглядывают снова посветлевшую воду или небо. Над городом опять сияет солнце.
Матросы позабыли о своих трубках. Неожиданно боцман Глотка громко произносит:
– Свинство!
– Черт подери...
– тихо говорит Иогансен.
Руди не сводит глаз с грота, но он не может заткнуть уши, и впервые слышит, как плачет взрослый мужчина. Он все время чувствует, что рядом с его ногами на спасательных поясах лежит девушка. Никогда не забыть, как спасенный парень все время
V
Надо уметь постоять за себя.
– Здорово придумано!
– Письмо.
– Медуза мстит.
1
Ночь. Яркий свет большого прожектора заливает палубу учебного судна. Три длинные шеренги застыли в положении "смирно". Лишь изредка кто-нибудь слегка покачнется. Щербатый боцман вот уже более двух часов беспокойно расхаживает вдоль фронта. Ботинки его скрипят.
Никто из юнг не проронил ни слова. На мостике бьют склянки. Двойной удар колокола - значит, уже час ночи.
Вдруг Медуза останавливается. Сегодня ночью его вахта, и он пристально следит за шеренгами. Он мог бы, конечно, сейчас прилечь у себя в каюте: палубный юнга разбудил бы в случае надобности. Но нет, это дело он должен выполнить самолично. Вот уже два часа он расхаживает взад и вперед перед шеренгами. Но все молчат.
Голос толстого боцмана негромок, но чем-то похож на рычание злого пса.
– Это бунт! А в прежние времена бунтовщиков без разговоров вздергивали на реях. Нынче за это отправляют на каторгу, поняли?
В темной ночи далеко разносится бой городских часов.
Скрипят ботинки. Становится прохладно. Ребята продрогли.
Снова бьют склянки. Двойной удар и еще удар: половина второго. Ребята дремлют стоя. Кое-кто и в самом деле засыпает, потом, вздрогнув, выпрямляется. Медуза прислонился к фальшборту и потягивает сигарету. Руди так же трудно, как и остальным: безумно хочется спать. Внезапно стукнувшись носом о плечо соседа, он широко открывает глаза. Всего несколько, секунд он спал, но успел увидеть совсем близко перед собой лицо Крошки. Она смеялась. Почему девушка до сих пор не написала ему? Ведь уже пятница. Быть может, она забыла, как его зовут или... отец ее что-нибудь пронюхал? По правде говоря, он мог бы спросить Франца или послать с ним записку. Но Руди не хочется обращаться к Францу. Ни за что! Снова он видит Крошку, но вдруг перед ним возникает другое лицо. Руди окончательно просыпается: перед ним Медуза.
– Ах, устал, голубок! Если хочешь, иди спать. Ах, как сладко ты можешь спать! Но для этого надо сказать пару слов.
Руди дрожит.
– Тепло-то как на койке! Хорошо!
Несколько мгновений боцман стоит перед Руди, затем шагает дальше. Снова на мостике бьют склянки. Раздаются два двойных удара: два часа ночи.
И вдруг Медуза начинает кричать, кричать, не жалея голосовых связок:
– Марш-в спальню! Свиньи! Живо! Чтоб духу вашего тут больше не было!
Широкий трап, ведущий в спальню, дрожит от громкого топота ботинок. По всей спальне
Снова в дверях показывается Медуза. Лицо его болезненно подергивается. Он уже хватается за дудку, чтобы выгнать ребят на палубу, но вдруг поворачивается и уходит в дежурку. Что-то ему надо записать в журнал.
Теперь никто не хочет спать. Возбужденные, юнги кричат, переговариваются и нехотя раздеваются.
– А ты видел, какие у него злые глаза? Эх, никогда я так не радовался на этом проклятом суденышке, как сегодня. Но только чтоб и дальше никто... ни гу-гу!
– Это говорит Эрвин, потирая озябшие руки. Его выступающие вперед верхние зубы светятся.
– Ну и холод здесь собачий! А завтра он нам задаст! Ух и злой же!
– произносит Гейнц и забирается с головой под одеяло.
Руди наклоняется к Эрвину и спрашивает:
– А как ты думаешь, не поймают их?
– У "Профессора" нашего котелок варит. Да и Юпп неплохо соображает. "Танненфельз" сегодня в шесть выходит уже в море.
– Ох, и мне бы хотелось с ними!
– вздыхает Руди, подталкивая Куделька; а тот уже глаза закрыл.
– Слышь? Когда "Танненфельз" будет выходить, обязательно поглядим.
Куделек с трудом приоткрывает глаза и спрашивает:
– Кто... выходит?
– Да "Танненфельз"...
Скрипит трап. Затем раздается голос Медузы:
– Через две минуты погасить свет! Чтоб я ни слова больше не слышал!
Он снова скрывается в маленькой каморке вахтенного боцмана рядом с трапом - "дежурке".
– Толстоморденький!
– зовет боцман и приказывает Гейнцу постелить койку: в эту ночь Медуза будет спать здесь, рядом с ребятами.
Но не успевают юнги заснуть, как снова раздается свистск боцмана. Медуза пробегает между койками и срывает одеяла.
– Живо! На палубу!
Через иллюминаторы видны серые сумерки наступающего дня. Три часа утра. Ребята быстро одеваются и бегут наверх.
– И так будет до самого утра, и в следующую ночь - то же самое. Так будет каждую ночь, пока вы мне не скажете, на каком корабле спрятались оба удравших парня.
Ребята зябнут. Они до того устали, что валятся с ног, но чувствуют себя сильными, как никогда. Вот и сейчас никто ведь не вышел вперед.
Медуза продолжает:
– Мы все узнаем. Рано или поздно, а все узнаем. В наши времена никто зайцем не проедет. Будьте покойны, обоих их поймают, и на этом закончатся их морские путешествия. Раз и навсегда.
Ребята покашливают. Зубы Эрвина сверкают в темноте. Крупными шагами Медуза подходит к нему и кричит:
– Ты-то знаешь, где они! Знаешь наверняка!
– Эрвин ухмыляется, но не говорит ни слова. Медуза совсем близко подходит к нему: - Чего отворачиваешься? Это ты тогда мясо украл! А кто крадет, тот и врет. Я вот доложу о тебе, что ты смеешься! Обо всех доложу, обо всех, кто смеялся!
Четверть часа спустя ребята снова лежат на койках.
Куделек спрашивает:
– Неужели нам еще раз придется вставать?