О красоте
Шрифт:
Эту справку она выдала зря.
— Знакомьтесь, Виктория, — сказал мистер Кипе со сдержанным достоинством человека, не теряющего самообладания в нелепых ситуациях. — И Майкл. С твоим братом — старшим братом — они уже знакомы.
Его тринидадский бас-профундо легко заскользил по морю стыда, устремляясь к новым горизонтам.
— Да, уже знакомы, — подтвердила Зора, ни простодушно, ни всерьез, а как-то неопределенно между.
— Вы дружили в Лондоне, подружитесь и тут, — заключил мистер Кипе и нетерпеливо скользнул взглядом поверх ее головы, словно выискивая снимающую его камеру. — Однако я должен поприветствовать твоих родителей. А то получится,
Он рассмеялся смехом политика, никак не повлиявшим на выражение его глаз.
— Да-да, — сказала Зора, мягко смеясь в ответ и так же, как мистер Кипе, бесплодно вглядываясь в глубь дома. — Я просто не знаю, где… А вы… вы все сюда переехали?
— Кроме меня, — ответил Майкл. — Я тут на отдыхе. Во вторник возвращаюсь в Лондон. Работа, ничего не поделаешь.
— Очень жаль, — вежливо сказала Зора, ни капли не разочарованная. Он был великолепен, но абсолютно несексуален. Внезапно она вспомнила того парня в парке. И почему приличные мальчики вроде Майкла не могут выглядеть, как он?
— А ты учишься в Веллингтоне? — спросил Майкл без особенного любопытства. Зора посмотрела ему в глаза, такие же, как у нее, маленькие и тусклые из-за очков.
— Ну да. Отец ведь там преподает, так что это, наверное, закономерно. Я собираюсь специализироваться на истории искусств.
— О, я с этого начинал, — сказал Монти. — В 1965 году я был куратором первой американской выставки в Нью-Йорке, посвященной карибской примитивной живописи. На сегодняшний день у меня самая обширная коллекция гаитянского искусства за пределами этого злополучного острова.
— Ого, и вся ваша — вот здорово.
Мистер Кипе догадывался, что его персона обладает комическим потенциалом, и всегда держал ухо востро, стремясь задушить насмешку в зародыше. Он рассказал о коллекции без задней мысли и не мог допустить, чтобы из-за нее его задним числом осмеяли. Сделав паузу, он произнес:
— Я рад, что имею возможность поддержать черное искусство.
Его дочь закатила глаза.
— Да уж, действительно, радость жить в доме с Бароном Субботой {18} в каждом углу.
Впервые Виктория что-то сказала. Зору поразил ее голос — он был громким, низким, решительным, как у ее отца, и абсолютно не вязался с ее кокетливой внешностью.
— Виктория читает французских философов, — сухо пояснил мистер Кипе и стал презрительно перечислять властителей дум самой Зоры.
— А… да… понятно, — мямлила, слушая его, Зора. Она выпила лишний бокал вина. Обычно этого было достаточно, чтобы она начала кивать собеседнику прежде, чем он выскажет свою мысль, и говорить тоном уставшего от жизни европейского буржуа, которого уже в девятнадцать лет ничем не удивишь.
— Боюсь, поэтому-то она и ненавидит искусство самым бездарным образом. Но в Кембридже этому горю, надеюсь, помогут.
— Пап!
— А пока она кое-чему поучится здесь — должно быть, какие-то лекции у вас будут общие.
Девушки взглянули друг на друга без особого восторга по этому поводу.
— Я не ненавижу искусство, я ненавижу твоеискусство, — заявила Виктория. Отец ласково потрепал ее по плечу, которым она дернула, как строптивый подросток.
— Ну а наш дом мало похож на музей, — сказала Зора, оглядывая пустые стены и гадая, почему она говорит именно о том, чего не хотела касаться. — Наша
Последствия этого заявления не успели обрушится на Зору. На плечи ей легли две руки.
— Мама! — Зора обрадовалась матери, как никогда прежде.
— Развлекаешь гостей? — Кики сделала приглашающий жест своей пухлой рукой в блестящих браслетах. — Вы Монти? Кажется, ваша жена говорила мне, что теперь вы сэрМонти.
Плавность, с которой Кики включилась в беседу, произвела впечатление на дочь. Все-таки презираемые Зорой традиционные светские добродетели Веллингтона — уклончивость, умение сглаживать острые углы, лживая любезность и расчетливая речь — кое-что значили. В пять минут все пальто висели, все гости держали по бокалу и вели небрежный разговор.
— Карлин не с вами, мистер Кипе? — спросила Кики.
— Мам, я пойду… Извините, приятно было познакомиться, — сказала Зора, неопределенно ткнув пальцем в комнату и тут же устремившись туда.
— Значит, она не пришла? — снова спросила Кики, удивляясь, почему это ее так расстроило.
— Моя жена редко ходит на подобные сборища. Она не любит светские муравейники. По правде говоря, ей уютнее у домашнего очага.
Кики была знакома с этой извращенной метафорой недоверчивых консерваторов, но подобный акцент слышала впервые. Похоже на Эрскайна — те же развинченные модуляции, но гласные невероятно полновесны и глубоки.
— Очень жаль. Мне казалось, она так хотела прийти.
— А потом внезапно расхотела. — Он улыбнулся, и в его улыбке Кики прочла уверенность деспота в том, что ей хватит ума не продолжать эту тему дальше. — Настроение Карлин переменчиво.
Бедная Карлин! Кики с таким мужчиной и ночь провести побоялась бы, не то что целую жизнь. К счастью, Кипса надо было познакомить с массой людей. Он не мешкая потребовал список видных веллингтонцев, и Кики любезно назвала Джека Френча, Эрскайна, нескольких факультетских шишек; объяснила, что приглашали и ректора, и промолчала о том, что вероятность его прихода равнялась нулю. Дети Кипса быстро растворились в саду. Джером, к большой досаде Кики, по - прежнему отсиживался наверху. Кики водила Монти по комнатам. Его беседа с Говардом была короткой и лукавой — своеобразной моделью их жгучего противостояния: на одном конце Говард, поборник художественного радикализма, на другом Монти с его консервативными культурными взглядами, причем Говард не смог показать себя хозяином положения, потому что был пьян и воспринял все слишком всерьез. Кики разлучила их, отправив мужа к куратору маленькой бостонской галереи, весь вечер пытавшемуся его поймать. Говард вполуха слушал этого нервного человечка, наседавшего на него в связи с запланированной серией лекций о Рембрандте, которую Говард обещал устроить и не устроил. Гвоздем программы должна была стать лекция самого Говарда, увенчанная фуршетом с вином и сыром за счет колледжа. Лекцию Говард не написал, проблемой вина и сыра не озаботился. Он смотрел на Монти, за плечом куратора верховодившего остатками его партии. У камина велся громкий и игривый спор с Кристианом и Мередит, на периферии которого обретался Джек Френч, не успевавший вставлять свои остроты, но все равно пытавшийся. Говард нервничал: защищают ли его предполагаемые сторонники? Что если они над ним смеются?