О красоте

Смит Зэди

— Мы в какую-то глушь забираемся, — отважилась высказаться Зора. В честь этой смерти она усвоила себе новый, тихий голос. — Мне казалось, они богатые. Разве нет?

— Здесь их дом, — просто сказал Джером. — Им здесь нравится. Они всегда здесь жили. Это люди без претензий. Что я давно стараюсь вам втолковать.

Говард постучал обручальным кольцом по толстому боковому стеклу.

— Не заблуждайся. Здесь попадаются очень даже солидные особнячки. Вдобавок, такие люди, как Монти, любят быть первым парнем на деревне.

— Говард, — Кики произнесла это таким тоном, что все молчали до самого конца пути — до Винчестер - лэйн.

Машина остановилась возле англиканской

сельской церквушки, вырванной из привычной местности и очутившейся на городской окраине, — по крайней мере, так показалось младшим Белси. Здесь и вправду раньше была деревня. Всего сотню лет назад в этом приходе (сплошь овечьи пастбища да фруктовые сады) насчитывалось не более пяти сотен душ; эту землю крестьяне арендовали у Оксфордского университета, каковой до сих пор причисляет Уиллсден-грин к своим владениям. Так что это действительно была сельская церковь. Стоя на посыпанной гравием паперти, под голыми ветвями вишневого дерева, Говард почти видел вместо оживленной трассы загоны, ряды живой изгороди и обсаженные розами мощеные дорожки.

Подходили все новые и новые люди. Скапливались вокруг памятника жертвам Первой мировой войны — простого обелиска с неразборчивой надписью: слова, каждое выбитое на отдельном камне, полустерлись. Большинство приглашенных пришли в черном, но попадались, как Белси, не в трауре. Невысокий жилистый человек в оранжевом дворницком балахоне гонял двух одинаковых белых бультерьеров по остаткам сада, сохранившегося между домом священника и зданием церкви. Собаководу явно не было дела до похорон. Гости смотрели на него с неодобрением; слышались упреки. Человек раз за разом кидал палку. Псы упорно приносили ее обратно, вцепившись зубами в оба конца и образуя диковинное восьмилапое существо с превосходной координацией.

— Кого тут только нет, — прошептал Джером (здесь все говорили шепотом). — Смотрите, она с кем только не общалась! Вы можете вообразить, чтобы у нас, в Америке, на похоронах, да и где бы то ни было, собралось такое разношерстное общество?

Оглядевшись, остальные Белси с ним согласились. Тут были люди всех возрастов и цветов кожи, нескольких вероисповеданий; некоторые — в дорогих шляпах, жемчугах, кольцах, со строгими сумочками, некоторые — явно из другого мира: в джинсах и бейсболках, в сари и коротких пальто с застежками-палочками. И среди них — какое счастье! — Эрскайн Джиджиди. Окликать и махать рукой было бы неприлично; за другом семьи отправили Леви. Топая, как слон, Эрскайн, в щегольском зеленом твидовом костюме, направился в их сторону, помахивая зонтом, словно тросточкой. Не доставало лишь монокля. Кики смотрела на него и недоумевала, как она раньше не заметила: Эрскайн — портновская копия Монти, только чуть более вычурная.

— Эрск, слава Богу, и ты здесь, — Говард крепко обнял друга. — Но каким ветром? Я думал, ты на Рождество будешь в Париже.

— Я и был там, мы остановились в «Крийоне» (что за прелесть этот отель!), и мне позвонил Брокс, лорд Брокс, — вскользь упомянул Эрскайн. — Но, Говард, сам знаешь, с нашим приятелем Монти я знаком целую вечность. У нас давний спор: кто — он или я — был первым негром в Оксфорде. Пусть мы порой расходимся во взглядах, но мы люди цивилизованные. Поэтому я здесь.

— Разумеется, — с воодушевлением сказала Кики и пожала ему руку.

— Ну, и Каролина настаивала, — с ехидцей добавил Эрскайн, кивнув на свою сухощавую жену, стоявшую поодаль, под церковной аркой. Каролина была поглощена беседой с популярным в Англии темнокожим ведущим теленовостей. Эрскайн посмотрел на нее с насмешливым обожанием.

— Невероятная женщина моя жена. Кто, кроме нее, способен вербовать политических сторонников на похоронах? — Эрскайн, приглушив голос, рассмеялся сочным басом. — «Там будут все, кто хоть что-то

из себя представляет», — скверно передразнил он атлантский выговор жены. — Однако, боюсь, их здесь существенно меньше, чем она ожидала. Половину присутствующих вижу впервые. Но пришли так пришли. В Нигерии на похоронах рыдают, а в Атланте, судя по всему, налаживают связи. Удивительно! А вот встретить здесь вася никак не ожидал. Я думал, вы с Монти скрестите клинки только в январе. — Эрскайн сделал выпад зонтом. — Такие слухи ходят среди наших коллег. Да, Говард. И не говори мне, что ты пришел сюда без всякой задней мысли! Я что-то не то сказал? — всполошился Эрскайн, потому что Кики выдернула ладонь из его руки.

— Ммм… Видите ли, мама близко знала Карлин, — пробормотал Джером.

Эрскайн выразительно прижал руку к груди.

— Что же вы мне сразу не сказали! Кики, я понятия не имел, что вы были знакомы с этой дамой. Я крайне смущен.

— Не стоит, — сказала Кики, но глядела холодно.

Любые социальные трения выбивали Эрскайна из

колеи. Казалось, он испытывает прямо-таки физические мучения.

На помощь ему пришла Зора.

— Смотри, пап, гам не Зия Мальмуд? Тот, с которым вы вместе учились?

Зия Мальмуд, комментатор культурных событий, бывший социалист, участник антивоенных митингов, эссеист, поэт «на случай», бельмо на глазу для действующего правительства и завсегдатай телевизионного эфира, или, как лаконично формулировал Говард, «типичный попка-дурак», стоял у обелиска и курил свою фирменную трубку. Говард и Эрскайн поспешно ввинтились в толпу, чтобы поприветствовать своего оксфордского однокашника. Кики смотрела им вслед. Она видела, как на лице мужа крупными мазками проступало пошлое облегчение. Впервые с того момента, как они сюда приехали, он наконец перестал дергаться, рыться в карманах, ерошить волосы. Ибо здесь оказался Зия Мальмуд, близко не имеющий ничего общего со смертью и потому возможный источник лакомых новостей из мира вне этих похорон: Говардова мира разговоров, споров, врагов, газет, университетов. Будем говорить о чем угодно, только не о смерти. Но ведь на похоронах долг каждого — отдать дань памяти усопшему! Кики отвернулась.

— Знаете, — сказала она горько, не обращаясь ни к кому детей в особенности, — мне надоело слушать, как Эрскайн поливает грязью Каролину. Вечно мужчины говорят о женах с презрением. Да, с презрением. Противно!

— Ой, мам, да не имел он в виду ничего плохого, — утомленно произнесла Зора, вынужденная в очередной раз объяснять матери подлинный смысл слов. — Эрскайн любит Каролину. У них крепкая семья.

Кики сдержалась. Открыла сумочку, пошарила в ней в поисках блеска для губ. Леви, от скуки пинавший гравий, спросил у нее, кто тот увешанный толстыми золотыми цепями тип с собакой-поводырем. Наверное, мэр, предположила Кики. Мэр Лондона?Угукнув в ответ, Кики снова отвернулась и встала на цыпочки, глядя поверх голов. Она искала Монти. Любопытно на него посмотреть. Как выглядит человек, потерявший бесконечно обожаемую супругу? Леви продолжал допытываться: «Всего города? Как мэр Нью-Йорка?» Может, и не всего, раздраженно отмахнулась Кики, может, только вот этого места.

— Не, серьезно… Ни фига себе, — сказал Леви и оттянул жесткий воротник рубашки.

Это были первые в его жизни похороны, но важнее было другое. Нереальное сборище! Дикая классовая мешанина (поразительная даже для такого американизированного подростка, как Леви) и, несмотря на тянущуюся по всему периметру полуметровую кирпичную стену, никакой уединенности. Безостановочно проносились машины и автобусы; горластые школьники курили, показывали на собравшихся пальцем и шушукались; как видения, проплывали мусульманки в полном хиджабе.