О красоте
Шрифт:
Они шли по платформе под руку, и вдруг кто-то несколько раз окликнул Карлин:
— Мам, эй, мам!
— Ви! Майкл! Как это вы… Привет, родные! Монти!
— Ради всего святого, Карлин, что ты тут делаешь? Ну иди же сюда, глупый мой одуванчик, я тебя поцелую. Стало быть, тебе лучше? — В ответ Карлин кивнула, как счастливое дитя. — Здравствуйте, — сказал Монти, обращаясь к Кики и хмурясь. Он торопливо пожал ей руку и вновь повернулся к жене. — Ну и натерпелись же мы в Нью-Йорке — в этой церкви заправляет невежда. Или невежда, или преступник. В общем, мы не стали рассиживаться и с радостью вернулись домой. О венчании там Майкла даже речи быть не может. Это совершенно исключено. Но что же ты тут…
— Я собиралась поехать в дом Элеоноры, — сияя, сказала Карлин, которую со всех сторон обнимали дети. Дочь, Виктория, смерила Кики ревнивым взглядом. Другая девушка,
— Кики, нашу поездку, видимо, придется отложить.
— Этот человек заявил, что ничего — ничего! — не знает о четырех наших письмах, касающихся школы в Тринидаде. Он просто умыл руки! И даже не поставил нас в известность!
— И счета у него подозрительные. Я их просмотрел. Дело там явно нечисто, — добавил Майкл.
Кики улыбнулась.
— Ну конечно. Матч переносится из-за дождя.
— Вас подвезти? — угрюмо спросил у Кики Монти, когда Кипсы повернулись уходить.
— Нет, спасибо. Вас и так четверо, как раз на одну машину.
Смеясь и переговариваясь, счастливое семейство поспешило прочь, поезд на Амхерст отошел от платформы, и Кики осталась стоять с горячим шоколадом в руке.
Часть 3 О красоте и ошибках
И когда я говорю: ненавижу время, Пол отвечает: а как еще доискаться до глубин личности и воспитать душу?
Широко раскинулся парк в Северном Лондоне: дубы, ивы, каштаны, тисы, платаны, буки, березы; он покрывает склоны высочайшего городского холма и простирается вдаль; он посажен столь удачно, что кажется созданным природой; с лесом его не спутаешь, но и на сад он похож не больше Йеллоустоуна [70] ; для каждой вспышки света у него готов неповторимый оттенок зелени; осенью он окрашен в багрянец и янтарь, а в весеннюю капель наряжается желтой канарейкой; щекочущий вейник укрывает несовершеннолетних любовников и любителей косячков, за мощными дубами целуются отважные мужчины, на скошенных лугах играют в мяч, над холмами парят воздушные змеи, пруды оккупированы хиппи, студеные открытые бассейны — крепкотелыми старичками, чахлые ламы — чахлыми детьми, а для туристов имеется загородная резиденция [71] с таким белоснежным фасадом, что хоть сейчас крупным планом в голливудский фильм; в ней есть кафе, однако, здешнюю стряпню лучше поглощать, сидя босиком, на травке, под магнолией, осыпающей вас чашевидными белыми цветками с розоватыми кончиками. Хэмпстед-Хит! [72] Гордость Лондона! Здесь бродил Ките и трахался Джарман [73] , здесь Оруэлл укреплял ослабленные легкие, а Констебл [74] неизменно находил что-нибудь священное.
70
Крупнейший национальный парк США.
71
Имеется в виду Кенвуд-хаус бывшая резиденция Уильяма Мюр рэя, первого графа Мэнсфилда (1705 1793), в 20 х годах XX века выкупленная лордом Айви, представителем семейства Гиннесс, и переданная им вместе с богатым собранием картин в дар британской нации.
72
Большой старинный лондонский парк.
73
Дерек Джармен (Derek Jarman, 1942 1994) английский кинорежиссер, художник, писатель.
74
Имеется в виду, вероятно, Джон Констебл (John Constable, 1776–1837) — английский пейзажист, виртуозный мастер передачи цветовых и световых нюансов.
Сейчас конец декабря; местность по-зимнему аскетична. Бесцветное небо. Черные, абсолютно голые деревья. Седая трава хрустит под ногами, и лишь изредка радует глаз алая вспышка — ягоды остролиста. Подле всего этого великолепия стоит высокий узкий дом, в котором Белси проводят рождественские каникулы у старинных университетских друзей Говарда —
— Умерла!
Говард поглядел на жену, но не слишком встревожился. Все по-настоящему дорогие ему люди были сейчас здесь, в этом саду. Кики подошла вплотную и хрипло повторила свою весть.
— Да кто умер-то?
— Карлин! Карлин Кипе. Мне позвонил ее сын, Майкл.
— Но как они узнали этот номер телефона? — растерялся Говард.
— Не знаю… Наверное, позвонили мне на работу. В голове не укладывается. Мы виделись с ней всего две недели назад! Ее похоронят здесь, в Лондоне. На кладбище Кенсал-грин. Похороны в пятницу.
Говард нахмурился.
— Похороны? Но… Мы, разумеется, не пойдем.
— НЕТ, мы пойдем! — выкрикнула Кики и зарыдала, переполошив подбегающих детей. Говард обнял ее.
— Хорошо-хорошо, мы пойдем. Прости, дорогая. Не знал, что ты… — Говард не договорил и поцеловал
жену в висок. Давно он не ощущал ее так близко.
Всего в миле от них, в усыпанном опавшей листвой Куинз-парке, совершались скорбные процедуры, всегда сопровождающие смерть. За час до того, как Майкл позвонил Кики, членов семьи Кипсов — Викторию, Майкла и его невесту Амелию — попросили пройти в кабинет Монти. Тон приглашения сулил новые дурные вести. Неделю назад в Амхерсте была установлена причина смерти Карлин Кипе: скоротечный рак, о котором она ни словом не обмолвилась родным. В ее чемоданах обнаружились болеутоляющие, доступные только по рецепту. Кто их выписывал, Кипсы пока не установили; Майкл почти беспрерывно названивал докторам и кричал на них в трубку. Это было проще, чем ломать голову над тем, почему мать, зная наверное, что умирает, сочла нужным утаить это от искренне любящих ее людей. В волнении молодые люди вошли в кабинет Монти с растрескавшейся эдвардианской мебелью и сели. Шторы были задернуты. Комната освещалась лишь поленцем, которое горело в камине, облицованном изразцами с растительным орнаментом. Монти выглядел усталым. Мопсьи глазки его покраснели, грязный жилет болтался незастегнутым.
— Прочти, — Монти протянул сыну маленький конверт. Майкл взял его в руки.
— Единственное, что мы можем предположить, — сказал Монти, когда Майкл достал сложенный блокнотный листок, — что болезнь вашей матери некоторым образом отразилась на ее рассудке. Это послание лежало на ее прикроватном столике. Что скажешь?
Вытянув шею, Амелия прочла записку через плечо жениха и охнула.
— Во-первых, это вряд ли имеет юридическую силу, — сразу же сказал Майкл.
— Написано карандашом! — выпалила Амелия.
— Насчет юридической силы понятно, — сказал Монти, пощипывая себя за кончик носа. — Дело отнюдь не в этом. Что означает данная записка?
— Она не могла такого написать, — твердо произнес Майкл. — Разве это ее почерк? По-моему, нет.
— Да что в ней? — спросила Виктория и снова заплакала, как почти ежечасно делала последние четыре дня.
— Тому, кто найдет эту записку, — стала читать
Амелия, по-детски вытаращив глаза и снизив голос до «страшного» шепота. — После моей смерти завещаю картину Гектора Ип… Ип… — что за имя, язык сломаешь! — портрет госпожи Эр… Эрзу…
— Да знаем мы эту чертову картину! — оборвал ее Майкл. И прибавил: — Прости, пап.
— …миссис Кики Белси! — объявила Амелия с такой торжественностью, словно это были самые значимые в ее жизни слова. — И подпись: миссис Кипе!
— Это не мама писала, — повторил Майкл. — Однозначно. Она бы никогда так не поступила. Увольте. Однозначно. Вероятно, эта женщина имела на маму некоторое влияние, о чем мы не знали… И, видимо, давно положила глаз на картину, когда бывала у нас. Нет уж, простите, но это никуда не годится, — подытожил он, хотя его аргументация так и протопталась на месте.