О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)
Шрифт:
– Семен Перфильич, здесь еще? А я-то думал, уже в Джанкой катите с Машкой...
– Не мети! – Сенька отвернулся к окну. Не глядя на Спирьку, спросил: – Да ты точно был у нее? Записку передал?
– Все в лучшем виде исполнил, утром еще! – побожился, стукнув себя грязным кулаком в грудь, Спирька.
– Что она тебе сказала?
– К черту послала.
Семен усмехнулся. Снова задумался, положив кулаки на стол. Спирька настороженно следил за ним. Наконец, набравшись смелости, подбежал и что-то шепнул на ухо. Паровоз отмахнулся от мальчишки как от мухи:
– Пшел
– Семен Перфильич, погоришь! Паровоз, не гневи бога, фарт не вечно пляшет! За три часа не пришла – значит, уж и не явится! – зашипел Спирька. – Грех из-за бабы пропадать, я дело говорю, ты бы...
– Тырца в зубы изобразить? – лениво спросил Семен. – За мной не засохнет.
– Ну, как знаешь. – Спирька обиженно направился к двери, открыл ее... и тут же шагнул обратно. Паровоз взглянул в изменившееся лицо мальчишки. Медленно поднялся. Спросил неожиданно охрипшим голосом:
– Что там?
– Рви когти, Семен Перфильич, – сглотнув слюну, прошептал Спирька. – Городовой Федот Иваныч сюда идут.
– Охти! – всполошился хозяин за стойкой. Метнулся за кренящуюся, давно не беленную печь трактира с выбитыми кирпичами, отдернул рваную занавеску, за которой обнаружилась аккуратная дверка.
– Семен Перфильич, живо сюда! Прямой дорогой в Свиньин переулок вылезешь, на Хитров нырнешь. Давай поспешай, я ему зубы-то заговорю, не впервой. Ну, давай, давай, давай!
Семен медлил. Его черные глаза из-под тяжелых век без всякого выражения смотрели на бегущие по окну капли.
– Парово-о-оз! – взмолился и Спирька. – Что ж ты, дьявол, канитель тянешь?
– Завернись, – поморщившись, бросил Паровоз. Спирька по-бабьи всплеснул руками, но больше сказать ничего не успел, потому что дверь отворилась, и в трактир, загородив на миг весь проем, шагнул городовой с Хитровки. Это был знаменитый на всю Москву Федот Иваныч, огромный человек в потрепанной, давно потерявшей вид и цвет шинели, из полуоторванного кармана которой торчал рыбий хвост. Внимательный взгляд маленьких бесцветных глаз мгновенно обшарил весь трактир и остановился на Паровозе. Федот Иваныч отряхнулся от дождевых капель, подойдя к стойке буфета (старые половицы отчаянно скрипели при каждом его шаге), выпил налитую Кузьмичом стопку водки. Бросил через плечо густым басом:
– Здорово, Семен.
– Здравствуй, Иваныч, – отозвался тот.
– Как живешь-хлебуешь?
– Твоими молитвами.
– Эхма, грехи наши тяжкие... – Городовой поставил пустую стопку, обстоятельно вытер мокрые от дождя и водки усы. Не спеша произнес: – А ведь мне тебя взять велено, Семен.
– Ну так бери, – усмехнулся Паровоз. На его лице блуждала странная улыбка, глаза то шарили по трактиру, то устремлялись к окну. Спирька у двери напряженно следил за этим взглядом, надеясь уловить хоть какой-то знак, но Паровоз – нарочно ли, нечаянно ли – не замечал этого.
– Да ты уж лучше сам поди, – спокойно предложил городовой, подцепляя из миски на стойке соленый огурец. Паровоз обернулся, поглядел на него, посоветовал:
– Лист сыми, заглотишь. – И, подождав, пока Федот Иваныч снимет с огурца прилипший смородиновый лист, сказал: – Обожди, чаю хочу. Кузьмич,
– И мне тож, – в спину хозяину велел городовой.
Вздыхающий Кузьмич принес два чайника, стаканы, Паровоз спросил еще и сахару. Около получаса городовой и вор молча пили чай каждый в своем углу, не глядя друг на друга. Спирька, сидящий у порога, словно обратился в изваяние и лишь время от времени громко икал. Кузьмич надел треснувшие очки, снова взял газету и, казалось, углубился в чтение. Скрипнула дверь, в трактир заглянули два оборванца, настороженно посмотрели на сгорбившегося за столом Паровоза, на огромную фигуру городового и молча быстро вышли вон.
Паровоз втянул в себя последний глоток чая, перевернул стакан, взъерошил обеими руками волосы. Посмотрел на ходики в углу. Встал, потянулся и обернулся к городовому.
– А черт с тобой, Иваныч, веди. Надоели вы мне все.
Федот Иваныч встал. Подойдя к вору, сочувственно проговорил:
– Да не убивайся ты за ей, Семен. Бабье – оно и есть бабье, ветер под хвостом свищет. Тем боле цыганка. Ничего, кроме золота, в уме не держится.
– Все-то ты знаешь, Иваныч. – Паровоз устало улыбнулся, потер глаза, и сразу стало заметно, что он не спал несколько ночей подряд. – Я так думаю, что ты нечистая сила.
– Ты бреши, да не забрехивайся... – полусердито проворчал городовой.
– А что? – Семен пошел к двери. – Ведь гляди, что выходит: в доме – домовой, в воде – водяной, а в городе кто? Городовой! Нечистая сила и есть.
– Все бы тебе шутить, чертушка. Ну, пошли, что ль?
– Пошли не то... – Семен оглянулся с порога, снова посмотрел на Спирьку, на Кузьмича, на проснувшуюся и тупо трясущую головой старую нищенку. – Ладно уж... схожу гляну, что это за город Нерчинск. Вязать-то будешь, Иваныч?
– Обойдешься... Трогай помаленьку.
Паровоз вышел первым, городовой – за ним. Дверь захлопнулась. Спирька и Кузьмич ошалело смотрели друг на друга. Слышно было, как за окном Паровоз затянул: «Гулял, гулял мальчонка, гулял я в городах...» Вскоре стихла и песня.
– Ну и дела! – Крякнув, Кузьмич вышел из-за стойки собрать со столов стаканы и чайники. – Вот тебе и фартовый... Вот тебе и пуля не берет.
– Пуля его правда не возьмет, – убежденно сказал Спирька, вставая и перебираясь за стол, где только что сидел Паровоз. – Вот душу положу, если Семен Перфильич при первом же случае не подорвет. Месяца не пройдет, опять в Москву прихряет и на Хитровке утвердится. Не для таковских каторга заведена.
– Ну, дай боже... Чай будешь?
– Можно. Да не тащи чайник-то, стакан налей.
Кузьмич уже выносил из-за стойки дымящийся стакан для Спирьки, когда дверь трактира с пронзительным визгом распахнулась и внутрь, растрепанная, запыхавшаяся, влетела Маргитка. Увидев приподнявшегося навстречу Спирьку, она хрипло спросила:
– Где?..
– Здрасти, откровение небесное... Ты бы еще к зиме схватилась! – возмущенно фыркнул мальчишка. – Тебе же человеческим языком было прописано: с полудня до четвертого часу. А сичас скольки? Дура цыганская! Из-за тебя Семен Перфильич погоревши! Забрали сокола твоего тока что!