О смысле жизни. Труды по философии ценности, теории образования и университетскому вопросу. Том 1
Шрифт:
Научно личность и я в этом своем содержании глубоко сложны, но это нисколько не мешает их философской (жизненной) простоте. Суть личности прежде всего в ее неразложимом единстве, составленном с теоретической точки зрения из множества своих органических частей и служащих единой цели [831] , все индивидуальное реально сложно [832] , но индивид остается им самим, пока он неразложен. Когда мы пытались и пытаемся нарушить это единство во имя гносеологической чистоты, прикрывающей подлинный разрушительный психологизм, мы повторяем старую историю с софизмом о лысом; если выдернуть один волосок, человек не облысеет, а затем по одному волоску мы все-таки оголяем его голову. Так и с я: спрашивают, мыслит ли ваше тело? Конечно, нет. А ваша рука, голова, воля, чувство и т. д.? И так понемногу остается чистый гносеологический субъект. Но так можно разобрать не только живое существо и лишить его жизни, но и привести теоретически в полное бездействие любую машину: все части по отдельности не создают того действия, которое тем не менее дает машина в целом. Все дело в том, чтобы понять, что вол, как вол, нет, а есть личность, проявляющая волю; ума или мышления нет, а есть личность, проявляющая соответствующие акты и т. д. Нормальная личност, – т. е. пока она есть – не допускает нарушения своего единства в настоящем своем составе, но она не допускает его и в плоскости последовательности, она есть связь переживаний и состояний в их чередовании и взаимоотношении, как и в их одновременности.
831
См. С. Sigwart. Logik. II. S. 256 – 257.
832
Н. Rickert. Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung. Eine logische Einleitung in die historischen Wissenschaften. S. 342.
Отрицая расчленение нашего исходного пункта в философии, мы этим отнюдь не отклоняем
Само собой разумеется, на первое место должна быть выдвинута именно та сторона личности, которая составляет ее как бы differentia specifica [833] , которая привела – при ее изоляции – к психологизму и отвлеченности. Это – самосознание, дающее человеку право говорить о себе я [834] ; это та последняя капля, которая дополнила чашу до краев и создала иллюзию, что именно она и наполняет ее в необходимой для личности степени, меж тем как она влилась и слилась с сложным неразрывным целым, которое мы не можем обозреть сразу и потому вынуждены анализировать с опасностью, оказавшейся действительною, забыть о живом целом, из которого мы выделили эти элементы. Живое, реальное самосознание и говорит именно об этой конкретной полноте. Даже Фихте, абсолютировавший я и его самополагание, подчеркнул, что оно мыслимо только при противополагании не я, и это ясно показывает, что самосознание говорит о живом я, у которого только и может быть «предмет», объект познания, потому что отвлеченное понятие не может действовать, а познание есть деяние, акт, не только в действительности, но и логически возможный только в живом. Рассматривая самосознание, саморазличение и самоопределение [835] как суть личности, мы не вправе забывать о том, из чего мы эту суть выделили, так как выводы все делаются и должны даваться для личности в целом, где нет смысла говорить о сути «как таковой», о «Kern und Schale». Здесь более чем где-либо необходим возврат к самому себе в правдивом, жизненном смысле из тупиков отвлеченности и психологизма, из сферы схемы личности и ее только одной «сути».
833
Отличительная черта (Прим. ред.).
834
См. I. Kant. Anthropologie in pragmatischer Hinsicht, начало.
835
Признаки, выдвинутые Вл. Соловьевым : Чтения о богочеловечестве. Cоб. соч.III. C. 67.
Что дает этот возврат к себе, к живой полной личности? Это может быть пояснено четырьмя точками зрения, применимыми к человеку и, насколько возможно, дающими обзор того, что входит в понятие живой цельной личности. Эти точки зрения были выдвинуты мною в педагогике и положены в основу моей педагогической теории [836] , потому что там также идет речь о жизни и живом.
Эти четыре группы свойств составляются из принадлежности человека к четырем сферам фактического существования: природы, индивидуальности, социальных образований и той идейной сферы, которую мы в собственном смысле могли бы назвать культурой: 1) человек – детище природы; 2) он – индивид; 3) он – социален, так как нормально он не мыслим вне взаимоотношений с ему подобными в семье, обществе, народе, государстве, человечестве и т. д.; и не только в настоящем времени, но и в их прошлом, удержанном памятью и наследственностью, и 4) он – сочлен культуры в том отношении, что он причастен в большей или меньшей мере к той идейной массе, где даны самосознание, ценности, цели, задачи, добро, истина, красота и т. д. Все эти сферы в нем не только не исключают друг друга, но наоборот – все они пополняют друг друга и в личности существуют как единое, хотя и подвижное, но неразрывное целое, и в каждом акте, помысле все они так или иначе проявляют себя, причем, конечно, та или иная сторона может быть в роли направляющего или центрального фактора, но не исключая остальных. Сложные взаимоотношения этих сторон и входят в то необозримое целое, которое мы называем конкретной личностью.
836
М. М. Рубинштейн. Очерк педагогической психологии в связи с общей педагогикой. 4-е изд. М. 1927. Гл. II.
Но понятие это не исчерпывается теми искусственно выделенными группами элементов, на которые мы только что указали. Уже само самосознание является ярким показателем действенного характера нашего я. Тут прежде всего слышится голос нашего непосредственного самоощущения и немыслимость жизни при ином допущении. И здесь предпочтение должно быть отдано непосредственному свидетельству живой жизни, подкрепленному теми соображениями, на которые мы указывали раньше, а именно – что я есть не теоретическая идея просто, а функция, структурное переживание. В том, что свидетельствуется психической сферой, как говорит В. Джемс, «percipi есть уже esse; занавес является самой картиной» [837] . Пусть это чувство не во всем достоверно и неспособно осветить все, но оно все-таки с полным правом претендует на внимание [838] . Всякая попытка отрицания активного характера я приводит к его полному уничтожению – в том числе делает невозможным и мысль, а следовательно, и самый акт отрицания. Поэтому в попытке понять я, как деятеля, стремящегося теоретически (в познании) и практически (во всей сфере культуры) превратить мир в себя и свое очеловеченное существование [839] , лежит глубокая увлекательная правда, ярко вскрытая – хотя и с односторонней точки зрения – философией Фихте, убежденно повторявшего, что «единое, чисто истинное, это – моя самодеятельность, единственный непосредственный бесспорный предикат, присущий мне» [840] . Даже в самом простейшем восприятии, в самой элементарной реакции дана эта активность; в нашей жизни нет пассивности, есть только степени активности, пониженные до незаметности для нас, но и в неподвижном состоянии производится затрата и взаимодействие сил; тем более активно бывание в нашей духовно-душевной жизни.
837
В. Джемс. Вселенная с плюралистической точки зрения. С. 209.
838
Вопреки мнению H. M"unsterberg’a в «Grundz"uge der Psychоlogie». S. 67.
839
Ср. Т. Карлейль. Sartor Resartus. С. 44. «Человек – животное, владеющее орудием»… С. 43. «Без орудий он – ничто, с орудиями – все».
840
J.-G. Fichte. Das System der Sittenlehre nach den Prinzipien der Wissenschaftslehre. W . ii. S. 406 и 403, ср. также: «Die Bestimmung des Menschen». Ibid. iii. S. 347, где Фихте говорит, что он мыслит этот предикат, но «не измышляет» и также ссылается на непосредственное чувство.
Но эта самодеятельность не слепая, это не движение или изменение, а именно деятельность, т. е. направляемое целями деяние и изменение. Бесцельность способна вполне раздавить и уничтожить личность. Цели эти даются не только раздражениями из внешнего мира и не только внутренними переживаниями, не только идеями и принципами и всей сферой культурных интересов, но и тем, что личность самоцель, что особенно важно отметить, как мы это увидим в дальнейшем изложении. С утратой этого свойства я или личность перестает существовать. Эта идея пропитывает всю суть и всю сферу личности; она дана в ее самосознании, она же говорит и в инстинкте самосохранения, она слышится во всех иных целях, поставляемых личностью, – это та черта, которая дает право говорить о личности-человеке как о величайшем эгоисте, в лучших, святых своих помыслах и деяниях стремящемся к себе как самоцели, хотя бы это было стремление спасти душу свою или обрести царство божие. Во всяком случае
«Volk und Knecht und "Uberwinder,Sie gestehen zu jeder Zeit, —H"ochstes Gl"uck der ErdenkinderSei nur die Pers"onlichkeit». [841]Стремление к себе как самоцели приобретает бесконечно широкий диапазон не только в том, что есть, но и в том, что должно быть, что не есть, а что творится. Тело наше не ничтожный комок, к которому оказывается прикованным мое я [842] , а наоборот: оно является бесконечно богатым связующим началом со всем внешним и внутренним миром, со всей полнотой конкретного мира, тем, что дает – кстати сказать – реальную основу для постановки великого трагического вопроса о мире и я, об их взаимоотношении.
841
Раб, народ и угнетатель
Вечны в беге наших дней.
Счастлив мира обитатель
Только личностью своей (Гете. Западно-восточный диван. Книга Зулейки. Пер. В. В. Левика) (Прим. ред.),
842
См. Н. О. Лосский. Обоснование интуитивизма. C. 2.
Во внешнем и внутреннем мире деятельностью и познанием наше я прокладывает себе пути, верша
К этому необходимо добавить, что та же активность в личности дана и в отношении будущего. Я наше по самому своему существу не только несет в себе итоги прошлого, не только живет своим настоящим состоянием и диапазоном, но оно всегда в положении постоянного или обеднения, или обогащения; статического положения здесь нет; кто не идет вперед, тот идет назад, потому что в потоке его жизни тонет неизбежно известная часть его переживаний. Что такое это я, личность, это определяется не только тем, что она есть, но в большей мере тем, чем она хочет и стремится быть, чем она делает себя. Перед нашим я в этом отношении безграничные перспективы [845] , – и отрицательные вплоть до уничтожения себя, и положительные как возможность все более высокого и ценного. Как говорит Вл. Соловьев [846] , «человеческая личность – и, следовательно, каждый единичный человек – есть возможность для осуществления неограниченной действительности». Мы вполне присоединяемся к его утверждению, что эта мысль должна быть аксиомой, но не только этики, а вообще всей философии; возможность эта настолько велика, что личность действительно может мыслиться в идеале безусловной [847] .
843
См. Аскольдов. Мысль и действительность. C. 138 – 139.
844
См. Вл. Соловьев. Критика отвлеченных начал. Cоб. соч. II. C. 151, 301. Также J.-G. Fichte. Grundlage des Naturrechts nach Principien der Wissenschaftslehre. W. II. S. 84; Ibid. Das System der Sittenlehre nach den Prinzipien der Wissenschaftslehre. S. 616.
845
Ср. Вл. Соловьев. Критика отвлеченных начал. Cоб. соч. II. C. 301 и 303.
846
Вл. Соловьев. Там же. VII. Оправдание добра. С. 212 – 213.
847
Там же. III. Чтения о богочеловечестве. C. 23.
Личность несет в себе творческую мощь, и эта творческая мощь выявляется в двух направлениях: в росте и обогащении самой личности и в росте и обогащении мира. Она обогащает самую себя с каждым шагом расширения и углубления своих интересов. Здесь будет вполне к месту вспомнить вундтовский закон возрастания духовной энергии [848] , который говорит о том, что [849] духовная мощь индивидуальности, помимо других источников, растет вместе с развитием психики благодаря этой дивной способности души отстаивать самое себя от власти времени (например, в памяти). Творческая мощь бытия действительно не только не истощается в процессе мирового развития, но она растет вместе с ним. Личность, рождая идею, мысль, идеал и т. д. и веря, и утверждая их, создает новую действительность [850] не только в себе и для себя, но и рождает новую реальную силу, идущую в мир. Наши силы, широта и мощь убывают от сомнения в себе и возрастают от веры в себя и в свои идеи. Если герои Шекспира были только плодом творческой фантазии отдельной личности, то потом, раз возникнув, они стали жить и, по мере своей художественной полноты и ценности, вошли в действительность, в причинную цепь – они действуют и сами помогают творить. Пусть они создались по реальному или мнимому поводу, это нисколько не меняет существа дела. Е. Н. Трубецкой передает [851] со слов своего брата С. Н. Трубецкого, что Вл. Соловьев однажды по близорукости принял скорлупу деревянного пасхального яйца, надетую на палочку, за одиноко растущий цветок; С. Н. Трубецкой разрушил эту иллюзию в тот момент, когда Соловьев, вдохновившись воображаемым одиноким цветком, слагал о нем прочувствованное стихотворение. В личности ничтожный повод, ложно понятое явление, может породить великое творение, и тогда прежде всего сама личность становится больше, глубже, творчески сильнее, потому что к полноте ее действенной силы прибыли новые звенья.
848
W. Wundt. Logik. II. Th. II S. 276 и др.
849
См. В. В. Зеньковский. Проблема психической причинности. C. 379.
850
В моем особом понимании действительности, т. е. действенности – см. гл. IX.
851
Е. Н. Трубецкой. Миросозерцание Вл. Соловьева. I. C. 14 – 15.
Конечно, личность, как единичная творческая сила, не безгранична. Как говорит Фихте [852] , в самом понятии личности лежат ее границы. Они определены границами ее свободы – на ней мы остановимся в одной из следующих глав. Эти границы текучи и резкую демаркационную линию провести невозможно: от узкой сферы серенького человека она может разрастаться до безбрежной шири гениальности. Здесь, как и во всем живом, – текучесть и постоянная борьба субъекта и объекта, их сфер. Проведение резких, обрывающих границ мыслимо только в отвлеченном понятии, в фикции, неприемлемой для философии; определение может быть достаточным и тогда, когда оно определенно указывает на текучесть границ. В личность входит все то, что объединено ее самосознанием, все, что она окрасила личным характером, органической теплотой своего существования, будет ли это духовное, идеальное, душевное, социальное, телесное [853] – это безразлично. И даже при этом условии приходится сказать, что известная доля отвлеченности в нашем понимании все-таки останется; мы не можем охватить всей полноты, мы все-таки «отвлекаем» от живой полноты действительности, но это неизбежно и допустимо, потому что здесь дано в основном самодовлеющее целое, допускающее временное условное выделение из действительности как чего-то типического, но и для типических целей, не больше.
852
J.-G. Fichte. Die Bestimmung des Menschen. W. III. S. 400.
853
См. В. Джемс. Психология, гл. о личности.
Подчеркивая я как живую, конкретную, жизненно данную личность, мы, естественно, сталкиваемся с особенным противодействием в той части, где в это целое включается наше тело. Все тот же психологизм и отвлеченность создают нелепое положение: живя как единое целое, мы не верим самим себе, своему существованию и живем со старой мыслью о резкой раздвоенности в существе человека; мы мыслим по платоновски: дух благороден и рвется в высь, тело его сковывает, привязывает к земле и земному. Эвристическое научное различение – психологическая и физиологическая точки зрения – поработили философию, которая в силу основного своего задания не может, по возможности не должна расчленять. Попытки в сторону преодоления этого философски тягостного дуализма идут из века в век: стремления избавиться от него даны в материализме, в спиритуализме, в панпсихизме, в современных теориях, учащих, что телесная жизнь немыслима без душевной, а переход одной энергии в другую мыслим только при «коренном родстве» их [854] . Протестуя против определения психологии как науки о том, что существует только во времени, а не в пространстве, психолог А. Бинэ говорит [855] , что «в нашей жизни мы не перестаем локализировать в пространстве, хотя отчасти и смутно, нашу мысль, наше я, весь наш интеллектуальный мир. В данный момент я смотрю на себя и беру себя как пример: я пишу эти строки в моем рабочем кабинете, и никакое метафизическое рассуждение не заставит меня отказаться от моего глубокого убеждения в том, что все мое умственное существо пребывает в этой комнате, во втором этаже моего дома в Медоне. Я нахожусь здесь, но не где-нибудь в другом месте; тело мое здесь, здесь моя душа, если она у меня есть. Я там, где мое тело, и даже думаю, что я нахожусь в самом моем теле» [856] . Надо не только сказать вместе с Риккертом [857] , что «в конечном счете монизм стоит в лучшей гармонии с нашим мироощущением», но и что точка зрения дуализма, а может быть, и триализма (душевное, телесное и духовное), и плюрализма есть специфическая точка зрения позитивной науки; именно им нужны изоляция объекта, расчленение, это их точка зрения. Философски несравнимо более оправданы вопросы не о том, как душевное и телесное приходят в связь друг с другом, а как они оказываются в нашем сознании расщепленными.
854
Ср. В. В. Зеньковский. Проблема психической причинности. С. 380.
855
А. Бинэ. Душа и тело. С. 113.
856
Ср. К. Штумпф. Душа и тело // Новые идеи в философии. 1913. № 8. C. 104, где он выражает готовность признать возможность порождения психической жизни органическими процессами (как и В. Джемс).
857
H. Rickert. System der Philosophie. I. S. 195.