О видах на урожай, альфа-самцах и кусочке счастья (сборник)
Шрифт:
Иван Петрович непонимающе уставился на хозяина: мол, понятно кому — петуху.
— Да петуху — это известно. Но вот какому?
Не дождавшись ответа от гостя, Васильич продолжил:
— Самый востребованный петух в курятнике тот, в котором больше всего развиты свойства самца: он самый крупный, с большим ярко-красным гребнем, с длинными шпорами, с богатым ярким хвостом. Такого боготворят, по человечьим понятиям, все куры, а петухи послабее, похуже — побаиваются, вынуждены уважать.
— Это да, — согласился Петрович. — Так и есть.
— А вот эксперимент проводили ученые, — продолжал меж тем
— Ишь ты как! — удивился Иван Петрович. — То есть этот высоко… примативный, — наконец получилось сказать, — это тот, которого куры и бабы любят? — сделал вывод гость.
— Ну, если упрощенно, то да. А еще он — уверенно прет напролом, вожак, крутой, как теперь говорят. Так наука этология утверждает.
Еще одно новое слово Петровичу уже было не осилить. И спрашивать не стал, что за наука такая. Решил выпить вторую стопочку, пока «не закипела».
— Скажи, получается, что и я этот самый примативный высоко мужик? Меня ведь женщины всегда любили.
— Ну, в общем, да. И ты тоже высокопримативный самец. Да и я тоже, — вздохнув, отчего-то невесело произнес Сергей Васильевич.
— Да нет, я не такой, — не согласился все-таки Петрович. — Вадим этот — самец приматный, чтоб ему ни дна ни покрышки, а я — нет. Я не такой. Я на подлость не способный, как он.
— Ну почему же непременно на подлость? — Сергей Васильевич налил себе еще квасу. — Вот нашего президента, например, тоже называют высокоранговым или альфа-самцом.
— Президента? — с сомнением переспросил Петрович.
— Ну да. А будь иначе, разве выбрали бы его снова?
— А ведь прав ты, Васильич, будь он поплоше — не выбрали бы. А так — орел-мужик, высокого полету, — переиначил на свой лад Иван Петрович с трудом запомнившиеся было слова.
И добавил:
— Ну, в компании с ним быть таким самцом я согласен. Раз так, Васильич, наливай мне последнюю — Бог троицу любит, да и пойду я домой. Отдыхать. Только запомнить надо, чтобы зятю сказать, как еще приедет, кто он, гад, есть: высокопримативный самец, — произнес Петрович четко. Без запинок. И это после трех стопок! И добавил: — А морду я ему все равно набью. Будет знать, кто в доме альфа-самец!
…Ночь опустилась на Носово, накрыв ее ароматами нагретой за день земли, шорохами, редкими вскриками птиц, отзвуками гремящей где-то грозы. Сергей Васильевич сидел в темноте у открытого окна, глядя на дальние всполохи молний. Не спалось. Из головы не шел недавний разговор с Иваном Петровичем. И не только он. Улыбнулся, вспомнив, как старался тот не забыть новые для себя слова. А ведь точно зятя своего поколотит! Петрович хоть и разменял давно восьмой десяток, а горячий как юноша, вон как кипел негодованием.
Если бы всё было так просто… Не уважаешь других, лезешь нахально в чужой дом со своим уставом — кулаком привьем почитание, а нет — вот Бог, вот порог. А как же жизнь дочери? Ведь она этого дурака любит. И не по науке этологии любит. А какого есть. И не важно ей, высокоранговый он или нет.
«Да и какая,
Есть желание покорить горную вершину, думалось ему, переплыть океан в одиночку, перейти Ниагарский водопад по канату, в конце концов написать «Здесь был Вася» где-нибудь, где эту надпись кроме самого Васи, может, никто и не прочитает? Да ради Бога! Пусть это будет самый «страшный» и явный след пребывания Васи на земле. Но зачем делать из этой земли помойку, чтобы кругом мусор, грязь… Причем прежде всего в мозгах. Уже недостаточно просто секса, просто бокала хорошего вина, просто радости, просто счастья. Нужно, чтобы зашкаливало, чтобы «крышу» сносило. И тогда в ход идут наркотики, алкоголь в немереных количествах, а дальше по цепочке нередко и насилие…
«Какая здесь тишина. Покой. Птицы поют. Сверчки… как в детстве… А пахнет как… травой скошенной, цветами… Ощущение, будто всё гармонично и ладно в мире. И правит им — любовь. И не разрушающая, а созидающая.
Эх, перестали мы за суетой, погоней за миражами видеть и чувствовать красоту простых вещей и явлений. Ценить то, что имеем, — пусть крохотный, локальный, но свой кусочек гармонии и счастья. Выстраданный. Родной.
Надо бы завтра к приезду Аленки земляники ей собрать. И цветов полевых букет. Она любит цветы. Хотя нет, не буду, станет журить, зачем, мол, нарвал, они же завянут быстро, а так растут и глазу весело. И пусть весело. Хорошо, когда человека радуют мелочи — простые и естественные…»
Камертон
Странная штука память. Нередко мы задаемся вопросом: отчего в воспоминаниях гоним прочь неприятное, что когда-то огорчало, раздражало, выводило из себя?.. Отчего хочется слышать и слушать в себе только то, отчего сердце вдруг в волнении подкатывает к горлу, застучав неравномерно, вразнобой с привычным ритмом…
А действительно — отчего? Оттого ли, что помнить хорошее не составляет труда, это — легко и приятно. А вот плохое, неприятное… О, чтобы разбираться с этим, требуется работа души, мозгов. Анализировать нужно, пытаться поставить себя на место «оппонента», понять его.
Зачем? Начнешь так анализировать, глядишь, да и сам виноватым окажешься. Не такой уж ты хороший, оказывается, каким всю жизнь хотелось казаться. Не такой добрый, не такой бескорыстный. А эгоизма сколько «вдруг» повылезает…
Воспоминания и следующее за ними копание в себе всегда чревато находками, которые хочется тут же, пока никто не увидел, закопать снова, поглубже закопать. Такие находки способны лишить покоя и сна, потому как нет ничего сильнее, чем наши пороки, являющиеся продолжением достоинств. И наши минусы и наши плюсы одновременно дают нам силу и делают уязвимыми. Словом, делают нас людьми.