О воинстве немертвых
Шрифт:
Обстановка внутри становилась все более роскошной по сравнению с простодушными и безвкусными временами правления думы.
Город преобразился. Великий Приют стал более величественным, появились бани, появились новые колокольни, а также храмы бога земли, который был окончательно утвержден главным в северном пантеоне; рогатый покровительствовал ордену, парадные доспехи знаменосцев теперь включали в себя шлема с железными рогами, блестящими на свету, украшенными пёстрыми лентами. Черные знамёнами с золотой головой быка свешивались на каждом значимом здании, будь то библиотека или оружейная палата.
Но в этот момент город мало волновал Альтигена.
Мыслями он был в предстоящей ему исторической речи, которую он произнесет, и которая станет вехой в развитии нарастающего конфликта между белым и черным рыцарством.
Речи нынешних времён были более короткими и ёмкими, были лишены пышности прошлых эпох, ещё когда человечество правило континентом, а не пряталось по убежищам.
В зале, где ранее заседала дума, также стояли с трёх сторон длинные столы, за которыми
Свет, лёгкий шум, чей-то кашель, скрип стульев.
Тогда это казалось чем-то торжественным, но позже мало кто из них вспоминал ту речь…
Резная деревянная трибуна, украшенная шкурой медведя, против центральных дверей зала.
— Я желаю здравия всем, кто присутствует на этом собрании, — начал Альтиген, в своей манере, которая за годы стала ещё более сухой и нейтральной, но в которой при этом ощущалось больше амбиций и властолюбивой злости, — прошло уже несколько недель, как идет ужасающая бойня в крепости Вольный. Наши бравые черные рыцари ведут осаду, дожимая выбившего из сил врага, только их храбрости я обязан спокойствию на торговых путях по всему континенту. Потому что, так называемые, белые рыцари, называющие себя хранителями порядка и воинами столицы мира, перестали учинять свои подлые и недостойные грабежи, которые, убежден, должны были пресечься гораздо раньше. Черное рыцарство вторглось в пределы крепости Вольного, — и каждый раз Альтиген специально называл это убежище крепостью, а не градом, как предпочитали сами жители Вольного, — чтобы пресечь угрозу, которая исходила от крепости. Бандиты, грабившие наши караваны, идущие, между прочим, в Белый город, скрывались именно в Вольном. Эта мятежная крепость не только покрывала преступников, но и продавала их товары в городах севера, уникальное оружие орденских кузниц тупо и бездарно выкладывалось на прилавки в наших же городах и убежищах, после чего причастность Вольного к нападениям выяснить уже не составляло труда. Считаю это вопиющей наглостью, не дозволенной в эпоху всеобщего равного сотрудничества всех крепостей и городов, в эпоху свободной торговли на всем Едином континенте. Также считаю лицемерием попустительство белого рыцарства, ведь, — он посмотрел в зал, пытаясь вызвать у слушателей понимание более простыми интонациями, — ведь предупреждали же, ведь мы говорили. Ну никто не слушал нас, теперь это все происходит. Зачем это было нужно? Кому это было нужно? Не понятно… — Альтиген продолжал в привычной манере, зал тихо слушал его, кто-то быстро что-то записывал, купцы из Белого города задумчиво и хмуро смотрели перед собой, бросая лишь взгляды на оратора, речь эта была им откровенно неприятна, — Нападения не только расстраивают торговлю между нашими городами, но и убивают доверие между нами, что гораздо важнее сегодня. Когда мир лежит в руинах, которые нам ещё разгребать и разгребать, мы пытаемся друг друга забить дубинами, утопить в трясине. В чем же лежит корень всего произошедшего? Убежден, что причиной этому служит алчность и патологическое властолюбие белых магов, между собой, называющих себя сословием. Наши бывшие союзники, белые маги, не могут смириться с ограниченностью своих судеб и потому тянуться к захвату власти над остальным континентом, именно потворствуя этой своей прихоти, они уже именуют свой город столицей мира, хотя теперь очевидна вся похабность этого названия. Сегодня, когда мы все можем наблюдать, с какой агрессией ведет себя эта столица, я считаю, что назрел вопрос о необходимости создания новой системы распределения власти и полномочий на континенте. Единый континент должен иметь над собою сообщества, которые предупреждали бы подобное поведение, неминуемое и вызванное самой природой крупных городов. Более того, убежден, что властный центр Единого континента должен находится не в городе, и не в убежище. Управлять континентом должна универсальная организация, стоящая выше любой местной власти, которая будет угнетать остальные убежища и города в угоду своему процветанию, как это делает, так называемая, столица мира. Я прихожу к выводу, что крупные города есть вред для новой цивилизации, как были им и до войны с чудовищами. Все присутствующие знают, — он выдохнул, оттенок речи стал более печальным, — я пытался установить контакты с белыми магами ещё в бытность мою префектом конгрегации по делам рыцарства. Незадолго до становления магистром ордена. И договоренности, которые были между нами давали большие надежды на плодотворное и длительное сотрудничество, сейчас рвется все то, чего мы пытались достигнуть тогда, к чему я пытался привести нас тогда… но… Теперь, для меня как бы становится очевидным, что Белый город слишком велик, чтобы с ним можно было в принципе иметь какие-либо дела. Наши так называемые союзники, это не что-то единое. Белый город является огромным организмом, раздираемым изнутри противоречиями. С Белым городом, — он особо подчеркнул это твердостью голоса, — невозможно договориться. Невозможно, — и речь вернулась к мягкой деловитой убедительности, — Считаю
Сдержанные аплодисменты.
Он отошел от трибуны и прошел к своему стулу справа от неё, где оруженосец с идеальными движениями, сквозящими церемониальностью, помог ему усесться.
Зал тем временем полнился шепотом и переговорами, обсуждениями и уже даже спорами.
Предательство, вновь на языке это горькое чувство и скрежет в мозгу, сдавливает грудь его это неприятное чувство, которое он сам в себе разбудил, словно кузнечным мехом раздул пламя ненависти. Предательство, к которому он мысленно возвращался из раза в раз, многие недели и месяцы. Они предали его, с кем он договорился, кому считали себя равным, кому доверял. Не только жестоко, что имело бы хоть каплю практического уважения в самом желании уничтожить, но и похабно, что глубоко огорчало его. Альтигену казалось, что он сражается не только против коварство, но и против пошлости. Как мерзко и тошно… ведь они покрывают разбойников, ведут двойную игру, лгут всем, ему приносили записи с заседаний совета Белого города. Сплошная ложь, ни капли правды, в каждом слове вранье.
— Пошлость, звенящая пошлость… — тихо прошептал господарь, глядя куда-то вдаль.
Оруженосец, стоявший рядом, одними глазами посмотрел на него, и вновь увел вперёд свой взгляд, также подчинённый церемонии, как и все его тело.
Что было самым противным, так это то, что Альтиген уже начал уставать. Он чувствовал, что сил становится все меньше, хотя эта война, пожалуй, самая важная в его, находящейся на излете своем, жизни. И только теперь он ощутил, как надвигающаяся старость стала медленно сжимать руки у горла. Нужно было торопиться. Да, он старел давно и привык осознавать, что сил снова стало меньше, чем было, но ранее постепенно утрачивалась его способность прыгать выше голове, а теперь же исчезала вообще работоспособность и рвение к деятельности, которое ранее било в нем ключом, несмотря ни на что.
— Напомни, — господарь сделал движение рукой, оруженосец нагнулся к нему, — вечером напомни мне, чтобы я позвал магов к себе.
— Слушаюсь, господарь.
И господарь кивнул.
Заседание продолжилось в своем обычном порядке. Далее выступали префекты конгрегаций, докладывающих о положении дел в подчинённых им органах и структурах.
_____
Все эти недели черное рыцарство совершало тревожащие атаки на цитадель. Осаждающие пытались держать защитников крепости в напряжении всеми имеющимися у них способами, и защитники под руководством немногих магов, прибывших из Белого города, пресекали все эти попытки.
Рытье тоннелей было начато ещё в первые дни, когда новоприбывшему знаменосцу с его людьми стало понятно, что осада затянется на все то время, пока не пребудут действительно крупные силы из-под Священного копья. Тысяча латных воинов уже шли по дорогам, огибающим горные склоны, а серокожие твари и демоны просто разбегались при виде надвигающегося войска.
Тем временем под Вольным рыцари неутомимо копали землю и вытаскивали камни, утыкаясь в скальные породы, или же сталкиваясь с встречными тоннелями. Там в пыли и грязи под толщами каменистой почвы, они сталкивались с белыми рыцарями, латники громили и крушили друг друга во тьме. Эта борьба продолжалась, но белые маги стали заливать тоннели огнем и обваливать их, преграждая подступы к цитадели.
На поверхности же черные рыцари выслеживали лучников на крыше цитадели и в окнах, чтобы поразить их арбалетными болтами. Бойницы не позволяли делать это хорошо, но неосторожные защитники изредка погибали от коварных выстрелов.
Так шли дни.
Какое-то время дворяне пытались совершать вылазки. Среди ночи, по верёвкам они спускали на крыши близлежащих домов и слезали в переулки, где их вырезали черные латники, которые чуяли душистые людские запахи. Под светом пасмурной ночи они разрубали дворян на куски, а на утро забрасывали цитадель этим мясом из небольших самодельных рычажных пращей. На каменных станах крепости оставались кровавые пятна.
Ветер также развевал знамёна на башнях.
Никто не обращал на них внимания, черные рыцари не трогали их, оставив как есть. Их не волновало, кому принадлежит или кому будет принадлежать крепость. Все, что было им нужно, это ворваться внутрь цитадели и перебить тех поддонков, которые сидели внутри.
Дворяне же гордо смотрели из окон на эти знамёна.
И когда первый месяц осады подходил к концу, орденский знаменосец приказал сорвать их. Латники прошлись по всей крепостной стене и сорвали штандарты, висящие на стенах внутри, а также убрали флаги, стоящие над зубцами, они рвали их на куски и вытирали об них латные ботинки, лучники на крыше цитадели, глядя на это безостановочно кричали самые похабные оскорбления, какие только могли вспомнить, поносили матерей рыцарей, обещали убить их и надругаться над их, и без того омертвевшими, телами, но на это черные рыцари лишь ещё больше смеялись, и они не боялись шальных стрел, их черные латы и плоть под ними не страшились обычного оружия.
Но дни сменялись ночами…
Внутри, среди стен, воины и с той, и с другой стороны, у очагов и костров, сидели в кругах, поджаривая только что забитых домашних свиней, тянули потихоньку крепостные запасы эля и разговаривали по душам, если души эти у них были, а если были они поддонками, то вспоминали просто детство и родителей. Странная меланхолия посещала всех в эти тёмные вечера.
На утро же они вновь думали о том, как бы ещё кого-нибудь убить. И пытались на свой страх и риск воплотить эти мысли.