О времени, о товарищах, о себе
Шрифт:
– Что же вы делали последние четыре года? – спрашиваю я его.
Он стал переминаться с ноги на ногу. Ему трудно, видимо, отвечать.
– Я ушел с завода не потому, что не мог работать, и меня уволили не потому, что я плохо знаю свое дело. Завод не имел заказов, многих тогда уволили. А жить чем-то нужно. Что я делал эти четыре года? Я делал все, за что платили деньги. Я не отказывался ни от одной работы. Немного работал крановщиком в Дуйсбурге. На кладбище, там же, тесал надгробные плиты. Доил коров. Все это была не настоящая работа. Готов поехать
Рабочий производил хорошее впечатление, и я решил включить его в список в качестве кандидата. Я сказал ему, какую зарплату он будет получать, и добавил, что от советской границы до завода все расходы мы возьмем на себя, но до советской границы он должен будет доехать за свой счет – у нас нет валюты, чтобы покрывать эти расходы.
Прокатчик замялся, потом сказал:
– Это, конечно, трудно для меня. – Потом подергал себя за рукав пиджака и с горечью добавил: – Вот этот костюм, чтобы пойти к вам, я одолжил у брата. Он еще не все прожил. Мне даже продать больше нечего – все продано и прожито за эти последпие четыре года.
– Но раз не можете оплатить проезд до границы, что же делать, придется искать какой-то выход.
Среди прибывших ко мне по объявлению находился молодой паренек – ему было не более восемнадцати лет.
Я сказал ему, что нам требуются специалисты, а у него еще нет никакой специальности.
– Здесь ее у меня и не будет, – горячо ответил он мне. – Я у вас одно прошу: дать мне разрешение поехать в Советский Союз – там я сам найду себе работу. Я буду и работать, и учиться. Здесь это невозможно.
Я стал убеждать его в том, что вопросами выдачи разрешений на въезд занимается Советское посольство в Берлине – у меня совершенно другая задача: пригласить на работу несколько специалистов, умеющих плавить и прокатывать сталь.
Паренек ничего не хотел слушать и в конце концов заявил:
– Если вы мне разрешения не дадите, я все равно без разрешения уеду в Советский Союз, там меня примут, я знаю. Здесь я пропаду. Как вы этого не хотите понять!
У него были светлые волосы и удивительно бледное лицо. Вышел он от меня сильно возбужденный, решительно бросив уже у двери:
– Все равно уеду, даже без разрешения.
Отбор специалистов я проводил два дня. Это были дни большого нервного напряжения. Передо мной люди раскрывали свое горе, трудности жизни, отчаяние.
У них нет целей
Судьба людей, их будущее, их труд больше ни во что не ставятся.
Как-то в разговоре с главным инженером завода Рохлинга в Фельклингене, человеком высокой эрудиции, много повидавшим на своем веку, я услышал поразивший меня вопрос:
– Скажите, могут иностранцы держать свои сбережения в ваших банках? Я имею в виду советские государственные банки и сберегательные кассы.
Разговор происходил в квартире этого инженера. Мне запомнилась его фамилия – Фауст. Он занимал небольшой двухэтажный особняк на тихой улице Фольклингена.
И вдруг этот вопрос.
– Не знаю. А почему это вас так интересует?
– Мы переживаем трудное время. Можно мгновенно все потерять.
И он обвел беспокойным взглядом гостиную.
– Марка катится вниз, доллар упал почти в два раза, английский фунт также, о франках и лирах говорить нечего. Где, в какой стране и в какой валюте следует держать свои сбережения? Этот вопрос нас очень беспокоит. Мы находимся в положении датского принца и постоянно твердим: «То be or not to be» [59] .
59
Быть дли не быть.
Фауст подошел к изразцовой полке камина, взял бутылку красного вина, приложил ладони к поверхности бутылки – согрелась – и наполнил стаканы.
– Только ваша валюта не подвержена никаким изменениям. Весь этот катастрофический поток банкротств, спекуляций и махинаций проносится мимо вас, и я знаю, что он вас не заденет. Вы принадлежите к другому миру, где действуют иные законы…
Во мне боролись смешанные чувства. С одной стороны, мне было жалко этого человека, он казался беспомощным. Десятилетия он готовился к безбедной старости, а завтра может превратиться в нищего. Он принадлежал к элите капиталистического мира – и он не верит в свой мир, не доверяет ему.
Правда, он еще не понимает, что недуг, которым болен этот мир, – неизлечим. Он хочет где-то укрыться, хотя бы в другом, чужом для него мире. Переждать. Но чего оп ждет? Какие цели он ставит?
И в это же примерно время из Москвы в Берлин приехал один из руководящих работников Государственного банка СССР. Он остановился в том же доме, где жили мы все, – на Гайсбергштрассе. Когда мы его за ужином спросили, что у нас дома нового, он сказал:
– Готовимся к тому, чтобы перейти на золотой стандарт. Мы уже отчеканили первую партию золотых советских червонцев. Хотите посмотреть? – и он вынул из кошелька золотую монету. – Поставлена задача создать самую устойчивую валюту.
Овладеем ли мы новой техникой!
В те годы многие на Западе не верили в то, что мы быстро овладеем премудростью современной техники.
– Конечно, в каждой стране могут быть талантливые одиночки. Были у вас они и раньше, есть, конечно, и теперь. Но ведь чтобы создать современную промышленность, необходимы тысячи квалифицированных людей. У вас их нет. Чтобы их подготовить, нужно время – оно не может быть уложено в рамки ваших пятилеток. Оно измеряется эпохой, – такие суждения нередко высказывались представителями технической интеллигенции на ряде заводов Рейнской области.