О, юность моя!

Сельвинский Илья Львович

Владельцем «Дюльбера» был актер Художественного театра Дуван-Торцов. Невозмутимый, необъятно тучный, он много лет подряд играл в этом театре одну-единственную роль Хлеба в сказке Метерлинка «Синяя пти­ца». Наконец это ему надоело, он переехал в Киев, где взял в аренду театр Соловцова, и зажил в украинской столице со всей многочисленной семьей. Но в этом году Киев испытал на себе такие ужасы от частой смены вла­стей, что жить в нем стало уже невозможно. Беженцы устремились кто на север к большевикам, кто на юг за немцами. Эта стихия подняла и Дуванов, которые при­катили

к себе в Евпаторию.

Хозяева «Дюльбера» стали жить открытым домом. Все знаменитости, приезжавшие в Евпаторию, останав­ливались, конечно, в дувановском отеле и неизменно на­вешали хозяев. Усиленно начал посещать этот гостепри­имный дом и Леська, хотя он и не был знаменитостью: просто один из сыновей Дувана, Сеня, перевелся из Киева в седьмой класс евпаторийской гимназии и очень подружился с Леськой. Леська втянул его в свой спор­тивный кружок, познакомил с братьями Видакасами, с Шокаревым и Улиссом Канаки. Теперь это была уже одна компания.

Самыми близкими друзьями Елисея были Шокарев и Гринбах. Но Гринбах ушел в революцию, и Леська даже не знает, жив ли он; что же до Шокарева, то пошатнув­шаяся дружба с ним не налаживалась. Поэтому Леська с особенной силой тянулся к Сене Дувану.

— В «Дюльбере» остановился чемпион мира Поддубный. Он приехал лечить почки, — сообщил однажды Сеня.

— Ну? Ей-богу? Что ж ты молчал? Надо сейчас же сказать Артуру.

И вот Артур, Юка, Елисей, Улисс и Семен сидят в комнате Ивана Максимовича, который угощает их чаем с пирожными. Непомерно широкоплечий, добродушный русский богатырь с пшеничными усами и еврейским носом рассказывает эпизоды из своей жизни.

— Борьба с борцами — это самое легкое: борцы зна­ют правила. Другое дело в жизни. Если приведется с кем схватиться, соображайте, что за человек. Русский ки­дается по-медвежьи, нахрапом, чтобы взять в охапку... Говоря по-нашему, на «передний пояс». Я в таких слу­чаях его ладонью по лбу и чуть-чуть отклоняюсь в сто­рону. Противник, конечно, промахивается... Конечно, растерялся... Тут же бери его на «двойной нельсон» и гни в три погибели, чтобы у него сердце зашлось. Совсем другое дело — татарин. Этот норовит подставить ножку. Значит, сам нападай, сам хватай его на передний, не давай опомниться.

— Ну, а профессионально? Как держать себя на ковре, Иван Максимович?

— Тут, конечно, ни нахрапа, ни подножки не будет. И все-таки надо угадывать, с кем имеешь дело. Если это великан, — а у великанов ноги слабые, — никогда не переводите его в партер. Если же борец вашего роста и примерно вашей силы, здесь надо уже следить за его пульсом. Постарайтесь изнурить противника, поддавай­тесь ему на «задний пояс», пусть возится с вами, как с мешком картошки. Покуда он будет пыхтеть, вы отды­хаете. Ну, а раз у него дыхание сбито, он ваш.

С утра Иван Максимович уезжал на извозчике в майнакскую лечебницу, принимал там грязи и усталый воз­вращался в отель. Здесь его уже поджидали главари спортивного кружка и принимались за ним ухаживать.

Прежде всего его раздевали и укладывали в постель. На Леськину долю приходились башмаки: это

были два дредноута. Появлялся чай с лимоном: после грязей ужас­но хочется пить. В это время Улька то и дело обтирал лицо Поддубного мохнатым полотенцем. Потом Максимыч лежал с закрытыми глазами, а кто-нибудь читал ему очерки из журнала «Геркулес». Поддубный знал всех борцов и время от времени подавал реплики:

— Что? Туомисто получил второе место? Странно. Выше четвертого он обычно не подымался.

— Ле Буше — мужик настоящий.

— Лурих Первый... Самый трудный случай в моей жизни. Поверите? На «мосту» ходил. Очень интересный человек!

Потом реплик становилось все меньше и меньше, и богатырь засыпал. Юноши выходили на цыпочках, но оставляли у двери часового: никто не имел права бес­покоить чемпиона — это была их собственность.

На этой почве однажды чуть не произошел бой. При­шла делегация от еврейского спортивного общества «Маккаби». Маккабийцы набирались из мастерового люда: сапожники, жестянщики, пекари, слесари, сто­ляры. С гимназистами не общались. Но сегодня они при­шли в «Дюльбер» приглашать чемпиона мира посмотреть их тренировку. В этот день у дверей дежурил Канаки. Он был глубоко возмущен приходом маккабийцев к «его Максимычу».

— Иван Максимыч не сможет к вам прийти! — заявил он резким тоном.

— Почему?

— Потому что он на весь свой приезд связался с на­шим кружком.

— А вы его купили, босяки? — спокойно сказал капи­тан маккабийцев, которого звали Майор.

— Но! Ты! Выбирай выражения, а не то, знаешь?

— Уй-уй-уй, какой ты сильно каторжный! — с коми­ческим испугом сказал Майор. — А если одну дыню в зубы? — И он показал огромный кулак. — Будешь бед­ный, как муха на палочке.

— Убирайтесь вон отсюда, оборванцы! — завопил Улька, забыв, что обязан охранять сон Поддубного. — Скажите спасибо, что вас вообще впустили в «Дюль­бер».

Дверь неожиданно отворилась.

— Что за шум, а драки нет?

— Господин Поддубный! Вы только с буржуями со­гласные иметь дело? — спросил Майор.

— Майорчик, перестань, — шепнул ему кто-то из мак­кабийцев.

Поддубный сухо взглянул на юношу.

— Я сын крестьянина, — сказал он. — И не так далеко ушел от народа.

Но Улька не давал им найти общий язык.

— Все эти люди собираются ехать в Палестину! — запальчиво объявил он.

— А ты обеспечил нам хорошую жизнь в России? — едко спросил Майор.

— После революции все нации равны! — еще более возбужденно кричал Улька.

— После революции? — иронически спросил Май­ор.— Пеламида! Спасибо твоему Деникину за его еврей­ские погромы.

— Бросьте, ребята. У нас не митинг, — усталым голо­сом сказал Поддубный. — С чем вы ко мне пришли, мо­лодые люди?

От имени делегации выступил все тот же Майор. Под­дубный выслушал его и, к полному посрамлению Ульки, дал обещание в первое же воскресенье прийти в ремес­ленную синагогу, во дворе которой стояли гимнастиче­ские снаряды, а в сторожке хранились гири, боксерские перчатки и ковер для классической борьбы.