О, юность моя!

Сельвинский Илья Львович

Арбитр начал поименно представлять публике бор­цов. Каждого встречали хлопками.

— Дауд Хайреддин-оглу (Турция)!

Аплодисменты. Великан выступил на полшага вперед и поклонился.

— Стецюра (Малороссия)!

Шумные аплодисменты (в цирке было много украин­цев).

— Ян Залесский (Польша)!

Аплодисменты.

— Чемпион Богемии Марко Сватыно! — объявил, на­конец, Мишин.

— Не Сватыно, а Свобода! — крикнул кто-то из задних рядов.

— Да здравствует Марко Свобода!

— И вообще свобода! — подало голос верхотурье.

— Да здравствует

свобода! — ревела галерка.

Слово «свобода» варьировалось на все лады.

В конце концов цирк устроил идее свободы овацию, и Марко кланялся, прижимая руку к сердцу.

Полковник делал вид, будто он так же глуп, как и сам Марко. Руки его в белых перчатках аплодировали вместе со всей публикой, не очень, правда, горячо, но все-таки.

Елисея выпустили в третьей паре. Противник его, как было сказано в афише, чемпион Польши Ян Залесский. Оба знали, что Залесский обязан лечь на лопатки после первого перерыва, поэтому упоенно «продавали работу»: резвились на ковре, как дети. Здесь были «мосты», «пи­руэты», «тур-де-теты» — все, о чем Леська мечтал. На двенадцатой минуте неожиданно для себя Леська ока­зался победителем и под крики болельщиков торжествен­но удалился за кулисы.

Здесь к нему подошел Шокарев.

Володя! Дорогой! — искренне обрадовался Бредихин. — Я разыскиваю тебя целую неделю.

— Но ты ведь мог узнать обо мне в адресном столе.

— Мог, но боялся твоего отца.

— Гм... Он, конечно, очень недоволен, но я ему объ­яснил, что благодаря «Синеусу» мы сохранили квартиру со всеми ценностями, амбар на Катлык-базаре, а глав­ное— «Монай»: не будь там коммуны «Заря новой жизни», крестьяне сожгли бы усадьбу. В общем, подыто­жили, сбалансировали, и получилось, что игра стоит свеч.

— Ну, вот видишь. Я очень рад.

Пришла Муся Волкова.

— О! И Володя здесь?

Елисей попросил их подождать на конюшне и убежал в борцовскую раздевалку. Володя и Муся бродили вдоль лошадиных стойл и любовались самым красивым зверем на свете — конем. Особенно понравился им вороной жеребец «Бова Королевич».

— Он так блестит, — сказала Муся, — что, глядясь в него, можно поправить прическу.

Вскоре Елисей вышел к своим гостям, совершенно сияя от сознания, что у него триста керенок. Они вышли на улицу и направились в кафе «Чашка чая».

За столиком Шокарев светски ухаживал за Мусей, но Леська держался безразлично.

— Леся! — обратилась Муся к Бредихину. — Ты бо­решься в трусиках, и это выглядит не очень солидно. Все борцы как будто одеты, а ты словно голый. Тебе надо приобрести глухое трико.

— Спасибо. Подумаю.

— Только не черное, — сказал Шокарев. — Черное делает человека тоньше, а борец должен выглядеть как можно более мощным.

— Да, да. Володя прав. Купи себе знаешь какое?

— Красное?

— Белое. Только белое. Это так благородно.

— Все белое благородно?

— Ну, не все, конечно, — засмеялась Муся.

Чтобы переменить эту опасную тему, Шокарев зака­зал шампанское. Он поднял свой фужер и мягко сказал:

— Гляжу я на вас, ребята, и думаю: какие мы все-таки уже взрослые. Сидим в

чужом городе, пьем вино в двенадцатом часу ночи, и никто не загоняет спать. За что пьем?

— За будущее! — сказал Елисей.

— Отлично.

— Хотя у каждого из нас свое будущее, но присоеди­няюсь, — сказала Муся и пригубила из фужера. — Но раз уж мы заговорили о будущем... Какие у вас идеалы? В чем смысл вашей жизни? Думали вы об этом? Ну, Лесю я понимаю: он сын рыбака и мечтает, конечно, о том, чтобы на свете не было — как это формулируется у большевиков? — «эксплуатации человека человеком».

— Нет, мне этого мало.

— А что же еще?

— Я мечтаю о том времени, когда управлять людьми будут умы, а не посты.

— А разве это возможно?

— Не знаю. Но это моя мечта, и я в нее верю.

— А ты, Володя, о чем мечтаешь?

— А я мечтаю о том времени, когда Леська окончит юридический факультет и пойдет ко мне в управляющие.

— На корню покупаешь? — засмеялся Леська.

— А почему бы и нет? Ты человек проверенный.

— В каком смысле?

— В политическом. Ты много раз имел возможность уйти с большевиками, получить большой пост. Вот, на­пример, Гринбах. Ему всего двадцать, а он уже комиссар Огненной дивизии.

— Откуда ты знаешь?

— В Осваге все знают. Кстати: Деникин взял Тулу, а Мамонтов кавалерийским рейдом прорвался к Там­бову.

Он поднял бокал и выпил его до дна.

— Так ты работаешь в Осваге? — спросил Елисей.

— Работаю. И даже имею чин подпоручика.

— Ого! Какая карьера для Владимира Шокарева! — засмеялась Муся.

— Поздравляю, — глухо сказал Бредихин. — А зачем тебе это нужно, типус ты симбурдалитикус?

— Сам не знаю, откровенно говоря. Все молодые люди что-то делают, над чем-то работают, имеют какой-то собственный заработок. Вот и мне захотелось. По­мнишь, Елисей: когда вы, бывало, всей компанией шли в баню, я плелся за вами, хотя у нас в доме великолепная ванна с душем.

— Помню, помню. Но баня все-таки не Осваг: за нее не расстреливают.

— Расстреливают? — усмехнулся Шокарев. — Дени­кин взял Тулу. Будем танцевать отсюда.

— Ну-ну, танцуй, танцуй.

Муся повернулась к Елисею:

— Почему ты не пришел в студию вовремя? Избега­ешь меня?

— А тебе не все равно?

Муся не ответила.

— Э, да вы ничего не пили! Обидно. Ну-ка, репетатум! — воскликнул Шокарев и снова налил шампанского в свой фужер.

— Мальчики, пьем!

— Как приятно, что ты меня тоже называешь маль­чиком, — сказала Муся.

— Почему приятно? — спросил Елисей.

— Да так. Вероятно, каждой женщине хочется быть мужчиной.

— Только не такой красивой женщине, как ты, — га­лантно отозвался Володя.

Приятели чокнулись и выпили. На этот раз без тоста.

Вышли из кафе на улицу. За всех заплатил Елисей, не позволив Шокареву даже вынуть бумажник.

— Ладно! Сколько раз ты платил за меня, позволь уж и мне хоть один разочек.

Двенадцати еще не было, — значит, магазины откры­ты. Леська, предоставив Шокареву проводить Волкову, начал прощаться.