Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Галан Ярослав Александрович

Румега. Я... Я очень хорошо помню об этом, меценат.

Помыкевич. А не считаете ли вы, отче, резонным не перегружать зря своей памяти и оставить на бумаге наследникам доказательство величия вашего христианского сердца?

Румега. Да неужели, меценат, вы полагаете, что за какую-нибудь неделю эта любовь остынет?

Помыкевич. Будьте покойны, отче, мы в интересах сиро­ты и ваших личных интересах позаботимся о том, чтобы она не остыла так быстро.

Пауза.

Румега.

Признаюсь, я не понимаю вашего холодного отно­шения ко мне. Вы не должны особенно удивляться тому, что ваш будущий отец хочет лучше узнать все моральные и физические качества своего будущего ребенка! Неужели вы не считаете, что тут необходимо наладить с ним тесные, хотя бы духовные связи?.. Почему вы молчите, меценат?

Помыкевич. Извините, отч-ч-че, если найдете во мне, как в светском человеке, не такую уж глубокую веру в человеческие добродетели...

Румега. Вы забыли, кажется, что имеете дело со служи­телем христовым и представителем украинского народа в одном лице, дорогой меценат!

Помыкевич. Извините, ничего плохого у меня и в мыслях не было. Я же определенно сказал: в человеческие добродетели, а вы, как известно, не человеческая, то есть не светская, я хотел сказать, а наполовину божеская особа.

Румега. Только раб и служитель христовый;

Помыкевич. Верно, служитель христовый, так сказать. И как представителя народа я вас хотел спросить, случайно ли ваше представительство, если учесть при этом ваше здоровье. Ну, вы понимаете...

Румега. Господин меценат, может, вы ставите под сомне­ние мои заслуги перед родным народом?

Помыкевич. Оч-чем это вы, отче? Неужели я не желаю добра своему народу, я только спрашиваю, не вредит ли вам слу­чайно это депутатство? Это же не только положение в высшей степени ответственное, но это, полагаю, труд, который требует, так сказать, железного здоровья.

Румега. Не щадил его я до сих пор, не пожалею и в даль­нейшем- Нельзя нам, меценат, бросать поле боя, когда печальная наша отчизна простирает к нам, сынам своим, в отчаянии руки. Нам, меценат, до самой смерти, до последней капли крови — быть рыцарями!

Помыкевич. А не считаете ли вы, что отчизна протяги­вает руки рыцарям молодым, здоровым, именно тем, которые могут пригодиться, послужить, именно тем, кто с аппетитом!

₍ Румега. Я, дорогой меценат, слава богу, тоже имею аппе­тит, даже очень большой аппетит и потому извините, меценат1 (Выходит в столовую).

Помыкевич. Ч-ч-черт!(Нервозно ходит по комнате.)

Через минуту входит Дзуня.

Дзуня. «Не питай, чого в мене заплакані оч i ...»

Помыкевич. К черту!

Дзуня. Что случилось?

Помыкевич. Меня удивляет, что вы даже в таком, ну, грубом деле не умеете держаться с достоинством и всюду лезете с этими «заплаканными очима». Боюсь, чтобы

вы себе не напро­рочили.

Дзуня. Не узнаю своего мецената. Неужели вы никогда не станете сдержанным. Это ведь так нужно для адвоката и буду­щего депутата...

Помыкевич. Национального депутата?.. Вы думаете, что ослы, которые принимают, главным образом, глупые ребячьи пла­ны, могут когда-нибудь выступать с парламентской трибуны и по­лучать депутатское жалованье...

Дзуня. Уверяю вас, меценат, что вы будете среди этих ослов исключением.

Помыкевич. Разве только тогда, пане, когда у меня вот здесь (указывает на ладонь) вырастут волосы.

Дзуня. При доброй воле у вас и там вырастут волосы. А во­ли, воли у вас совсем не хватает, вы — старое замшелое поколе­ние. Вы не понимаете одной-единственной истины, без которой вы сляжете в могилу. Когда головой вам не удается разбить стену, ройте носом под ней, а коли голова не лезет, просуньте одну ногу, потом другую — может быть, пролезете... Пусть и недолгая жизнь перед нами, но пока мы живем, мы хотим иметь тело ужа и носы из стали. Вот какие мы, меценат, ваши дети, ваша на­дежда!

Помыкевич. Вы бы, вместо того чтобы декламировать, лучше бы провели в жизнь ваши нормативы. Мне кажется, я уве­рен, что с делом за номером...

Дзуня. Без номера!

Помыкевич. Что из него ничего не выйдет.

Дзуня. Выйдет, когда вы депутатом станете, меценат.

Пауза.

А что разве не идет на удочку рыбка?

Помыкевич. Какая там рыбка! Просто старая жаба!..

Дзуня. Вы говорили о чем-то?..

Помыкевич. Сделал оч-ч-чередную глупость.

Дзуня. Это вас, полагаю, не должно выводить из равно­весия. Что же он думает?

Помыкевич. Он совсем не думает, он даже говорить об этом не хочет!.. Говорит, я сам имею аппетит, даже очень большой аппетит.

Дзуня. Вы о мандате, наверное?

Помыкевич. О мандате депутатском.

Дзуня. А о завещании?

Помыкевич. Подождите, говорит. Прежде я должен ее узнать, ближе познакомиться. Ишь кикимора!.. И за это я дол­жен жертвовать своим сердцем!..

Дзуня. Господин меценат, отец Румега в ближайшее время затанцует, как медведь на веревке.

Помыкевич (с иронией). Вы неоценимый человек...

Дзуня. Полголовы отца Румеги уже в нашей пасти...

Помыкевич. Вы чудесный парень!..

Дзуня. А через неделю-две, через месяц мы взаимно друг друга поздравим.

Помыкевич. Я и теперь готов уже поздравить вас за вашу несравненную предприимчивость.

Дзуня. Меценат! Мы дадим ему возможность ближе по­знакомиться с Лесей!

Помыкевич. Это... это было бы опасно, это было бы ужасно! Но самое худшее, если из всей этой затеи выйдет один пшик!.. Пане товарищ, это было бы ужасно!