Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы

Галан Ярослав Александрович

Дзуня. Отец Румега останавливается в отеле «Под Тре­зубом»?

Помыкевич. Ну так что из этого?

Дзуня. Меценат, ваше ухо!(Шепчет ему что-то на ухо.)

Помыкевич. Мысль, несомненно, интересная. Такого еще в моей адвокатской практике не было. Это действительно интересная мысль. А кто же, по-вашему, мог бы того...

Дзуня. Думаю, Пыпця и Рыпця.

Помыкевич. Хотите руками врагов...

Дзуня. Вы о Рыпце и Пыпце?

Помыкевич. Ну, о ком же? О них... врагах нации.

Дзуня. О них, о

славных мародерчиках! А как вы пола­гаете, если бы они в лагере красных чувствовали себя как дома, они обивали бы наши пороги? Вы думаете, они другой породы? Нет, меценат, они такие же, только сознательно заблудшие овцы, милые болтуны!

Помыкевич. А не выдадут ли они?

Дзуня. Об этом я... то есть мы сообща позаботимся." Ваш фотоаппарат в канцелярии?

Помыкевич. Да, конечно, а пленка в шкафу.

Дзуня подходит к двери столовой.

Пане товарищ!.. А если все это напрасно?

Дзуня. Вы опять?..

Помыкевич. Вы... вы меня поймите!.. Если отец, отец Румега заупрямится и не помрет?

Дзуня. Тогда — удочерит ее. Но прежде всего не забы­вайте, меценат, о том, что надо оформить дело как следует! (Че­рез открытые двери вызывает кого-то из столовой.)

П о м ы к е в и ч. Ясное дело, не забуду. Но не считаете ли вы, что было бы очень хорошо, если бы отец Румега умер добро­вольно...

Дзуня. Что такое?..

Помыкевич. Э... э... я хотел сказать, что отец Румега, наверное, добровольно умрет...

Входит Рыпця, за ним Пыпця, оба вытирают платочком губы.

Рыпця. Вы, господин доктор, меня звали?

Пыпця. Как же вам не стыдно? Разве вы не видите, что только одного меня?

Помыкевич выходит.

Дзуня. Я пригласил вас, господа, и хочу прежде всего спросить: умеете ли вы молчать?

Рыпця. Будьте покойны, господин доктор. Что касается меня, то могу вам только сказать, что мой покойный учитель Рычай, тот самый, что носил парик и жил с вдовой своего покойного брата, нотариуса из Тернополя, когда, бывало, вспоминает меня...

Пыпця. А вот я, когда в качестве политзаключенного си­дел в тюрьме четыре года, так, бывало, сам прокурор подойдет ко мне, похлопает по плечу, дернет вот так за ухо и говорит мне: «Вы, товарищ Пыпця, выдержанный человек, вы как герой умеете мол­чать».

Дзуня. Именно этого я ждал от вас тем паче, что дам вам возможность убедиться в том, что молчание, если и не на­стоящее золото, то по крайней мере польские злотые. Кто-ни­будь из вас умеет фотографировать?

Рыпця. Почему бы и нет? Неужели вы, господин док­тор, не можете припомнить...

Дзуня. При электрическом свете.

Пыпця. Ого! Бывало, попросят меня политзаключенные: «Сними нас, товарищ Пыпця, так же и при вечернем свете!..»

Дзуня. Так вот прошу, господа, на несколько минут в канцелярию. (Уходит в канцелярию.)

Рыпця (тихо). Товарищ,

вы уверены в себе? Не считаете ли вы, что мы предаем революционно-национальную линию?

Пыпця. Мы ее выдержим, дорогой товарищ и приятель!

Оба уходят в канцелярию мецената. Меценат выглядывает из столо­вой, потом открывает двери.

Помыкевич. Прошу, прошу, господа, если в столо­вой душно. Сейчас подадут чай. Скоро придут и музыканты!

Входят ди ректриса и редактор.

Директриса. Поверьте, господин меценат, что при­поднятое настроение сегодняшнего собрания не нуждается в музыке. Мы просто очарованы приемом.

Помыкевич. Позвольте, госпожа директриса, выра­зить вам свою радость по поводу вашей не заслуженной нами похвалы!

Редактор. Смею уверить вас, господин меценат, что вся наша пресса не забудет о своем национальном долге и под­черкнет этот исключительный случай, за который вас когда- нибудь очень откровенно отблагодарит украинский народ.

Помыкевич. Разве если останется ценное место, иначе совесть моя была бы неспокойна...

Директриса. Как я вижу, вы никогда не забываете, меценат, что скромность является лучшим качеством челове­ка-гражданина.

Помыкевич. Но она совсем не нужна такой во всех от­ношениях прекрасной женщине, как вы, пани директриса.

Директриса (с приятной улыбкой). Вы любите шутки, господин меценат...

Помыкевич низко кланяется и уходит.

Неужели у каждого дурака должны быть такие же, как у него, бараньи глаза?

Редактор. У меня, знаете ли, есть книга: «Хиромантия, или как отгадать характер человека по рукам, ушам и глазам». Если бы она была под рукой, мы сразу разоблачили бы мецената.

Директриса. Хорошо еще, что он хоть, как говорят, пат­риот, а то ведь со своей супругой даже приличного меню сделать не в состоянии.

Р е д а к т о р. Я думал уже о том, чтобы усилить в нашей газе­те кулинарную страничку. Факт, что даже наша кухня утрачивает украинские традиции. Это совсем не то, что в Вене, как расска­зывал мне председатель нашей партии, мой дорогой Дмитруня. Там, говорят, после обеда, вам...

Директриса. Простите, не его ли это отлупили за мошен­ничество в картах?

Редактор. Ах, это ведь было, милостивая пани, еще тогда, когда не было единого национального фронта и над руководителя­ми города тяготела еще такая ответственность. К тому же, по-мое­му, можно быть хорошим шулером и не менее хорошим патриотом.

Директриса (с очаровательной улыбкой). Вы, как все­гда, дорогой редактор, совершенно правы...

Редактор. Именно такой отзыв дал мне один священник, когда прочитал мою статью о влиянии солнечных пятен на между­народные отношения. Ибо верно, если примем во внимание поста­новление Совета послов от марта тысяча девятьсот двадцать тре­тьего года...