Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы
Шрифт:
Норма. Дальше что?
Бентли. А дальше идет печальный эпилог.
Норма. Об увольнении меня с работы можешь не говорить. Я только что получила телеграмму из редакции.
Бентли. Что ж, этого надо было ожидать. Но это еще не самое страшное. Я вынужден предупредить тебя, моя дорогая, комендантом подписан приказ о том, что ты должна в течение двадцати четырех часов оставить этот город. У меня нет никаких сомнений, что завтра тебе прикажут вообще оставить Европу.
Бентли. О да! Там, где без этого можно было бы обойтись. В нашем городе нацисты уже четвертую ночь беспрепятственно расклеивают листовки, в которых называют нас «придурковатыми янки» и обещают устроить нам кровавую баню.
Норма. Надеюсь, что под твоим руководством этот аппарат будет работать значительно лучше.
Бентли. Ты уже знаешь?
Норм а. О чем?
Бентли. Ну... о том, что я в ближайшее время должен сесть на место...
Норма. ...охотника за скальпами Петерсона. Нет, не знаю, но ждала...
Бентли. Ждала? Это говорит о твоем уме. Я, видишь ли, согласился на предложение Петерсона не только потому, что я ни на что лучшее не способен, но и потому, что граница между добром и злом давно уже исчезла в природе, если вообще она когда-нибудь существовала.
Норма. «Граница между добром и злом...» Видишь ли, Эдвин, для тебя эта граница никогда не существовала. К сожалению, я только сейчас поняла это. Ты воспринимаешь жизнь, как дар судьбы,— дар, который ни к чему не обязывает. Когда же эта самая жизнь предъявила тебе счет, ты словно злостный неплательщик удрал в Европу, удрал за три месяца до конца войны и заблаговременно устроился там, где привыкли только брать, а не давать. Чтоб сохранить остатки своего достоинства, ты, как видно, с помощью своего шефа изобрел принцип для оправдания своей капитуляции перед злом. Этот «принцип» позволил тебе сыграть со мной позорную комедию. В азарте цинизма ты просил меня воскресить в тебе прежнего Эдвина, хотя знал, что единственная перемена, происшедшая с тобой за эти несколько лет, была та, что у хищника выросли когти. Во время допроса в пещере Петерсона ты выступал в роли защитника истины, а на самом деле ты хотел только блеснуть перед шефом своими полицейскими талантами...
Бентли. Пусть будет так, Норма, однако учти, что твой приезд заставил меня, наконец, серьезно подумать о нашем будущем.
Норма (с сарказмом). Спасибо, Эдвин', за доброе сердце. Где ж было, однако, это твое сердце, когда ты тайком донес своему шефу о том, что бумаги Макарова можно найти в моей сумке.
Бентли. Ты должна сказать мне за это спасибо. Только таким образом я спас тебя от больших неприятностей.
Норма. И в то же время приобрел хорошую репутацию у Петерсона? Нет, не скажу я тебе, Эдвин, спасибо.
Бентли. Жаль. Какое же слово могу ждать сейчас от тебя?
Норма. Только одно: «Прощай!» (Посмотрела на часы.)
Бентли. Норма! Пока я тебе еще не сказал,— все еще можно исправить. Не позже, как завтра с вечерним поездом, ты будешь принуждена оставить этот город. Если мы сегодня поженимся, то приказ о
Норма. Нет, мы не женимся, Эдвин. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.
Бентли (встает). В таком случае мне остается только умыть руки.
Норма. О! Узнаю стиль майора Петерсона!.. Но оставь мечты, Эдвин. Никогда это тебе не удастся. Ни тебе, ни Петерсону, ни вашим всесильным сегодня повелителям. Слишком пристала грязь к вашим рукам! К вашим рукам... К вашим душам, и к душам, таким же ничтожным и мелким, как и ваша религия, религия обнаженного цинизма. Это уж даже не воспеваемая Петерсоном атомная бомба номер два. Это всего-навсего нацизм номер два: новый и — будем надеяться — последний вариант известной тебе аферы. К счастью человечества, вы опоздали, джентльмены. Единственно, чего вы дождетесь за дела ваши,— это проклятья будущих поколений!
Бентли. О! Узнаю стиль Макарова!
Норма. Уйди! Уйди, Эдвин!.. Не твоей голове понять это и не твоей душе почувствовать!
Бентли. Нет, я понял тебя прекрасно. Самая высшая ступень экстравагантности! Бог Эрос в парике Робеспьера! Ты позавидовала успехам той... официантки, но, к сожалению, опоздала. Она любила по крайней мере живого Макарова, а тебе (взглянув на часы)... кто знает, придется ли...
Норма (сжала ладонями виски). Молчи! По крайней мере в эту великую для меня минуту молчи,— ничтожество!
Бентли. И от меня ты больше не услышишь ни слова. Теперь, леди, с вами будут разговаривать другие. Не пеняйте на меня, если они будут разговаривать с вами вразумительным для вас языком, языком охотников за скальпами, не знающих сантиментов. Что ж! Вы этого сами хотели, Жорж Данден... (Посмотрев на нее, круто поворачивается и уходит.)
Боб (подходит к Норме и кладет руку на ее плечо). Вы смелая девушка, и, может, поэтому нам суждена одинаковая доля.
Норма (ударяет его по руке). Не подходите ко мне... «Медвежья лапа»!
Боб (растирая ладонью руку). Больно вы ударили меня, мисс. А я думал, мы будем друзьями.
Норма. Друзьями! Вы, как и всегда, пьяны, сержант.
Боб. Нет, всего полбутылки джина уговорили... (Достает из кармана бутылку и ставит на стол.) И не того с горя хлебнешь! Меня, мисс, два дня держали в тюрьме, а сегодня, вместо того чтоб домой, отправляют в Китай.
Норма. Дослужились! (Не отрывает глаз от часов.)
Боб. Как и вы, леди. (Берет со стойки стакан и наливает себе джина.)
Норма (посмотрела на него скорее удивленно, чем возмущенно). Любопытно!
Боб (опустив глаза). После разговора с вами я сразу пошел к майору Петерсону и сказал ему чистосердечно, как все было. Сказал про Белина, сказал о ключе и брошке, чтоб и ему наконец стало ясно, что Макаров тут ни при чем. Майор как будто не поверил, а когда я повторил ему второй раз и третий — моя песенка была спета. И вот (показывает на свою дорожную одежду)... как видите! Доигрался! (Выпил.)