Оберон - 24. Часть вторая.
Шрифт:
В мыльне тоже был полумрак. Нащупав бадейку с ковшиком, плеснул на камни воды, оказавшейся квасом, сухой, духовитый пар тут же взвился под потолок, окутал нас жаром. Я нашёл веник, похлестал себя по бокам.
– Что это, Тоник? – спросила меня Катя.
– Веник, им парятся. Попарить тебя?
– Попарь. Ой! – я начал осторожно хлестать Катю, предложив ей лечь на полок. Катя захихикала:
– Что, не терпится? До постели никак?
– Катя, эта часть тела мне не подчиняется, - смущённо сказал я.
– Ну, так
Я уже молчал, не в силах ответить.
– Да и пусть заходят… - еле выдавила из себя Катя.
Потом мы мылись, надраивая друг друга губкой, смеясь от счастья, целуясь при каждом удобном случае.
– Ну всё, хватит, - наконец сказала Катя, - там ребята ждут.
Мы обмылись чистой водой, вытерлись полотенцем, что нашли здесь, оделись, и вышли к столу.
– Наконец-то! – облегчённо сказал Вольха, - мы думали, вы там утонули! Вот ваша одёжка!
– Дело – то молодое! – выдал вдруг Дубыня.
– Да, - погрустнел Вольха, - вы кушайте, мы, пока вас ждали, наелись.
Ребята ушли в предбанник, а мы присели к столу. Еда, конечно, не та, что на Станции, зато простая, натуральная, да с квасом!
Пока мы насыщались, вышли распаренные Вольха с Дубыней. Тоже подсели к нам. Катя вдруг насторожилась, как охотничий пёс, даже носом повела. Потом вздохнула и успокоилась, налив себе ещё одну кружку квасу.
Ребята с удовольствием разглядывали нас, в основном, Катю. Думаю, так здесь девушки так не одеваются. Хотя, в бане всё возможно.
Наевшись, мы примерили одежду. Холщовые рубашка и штаны нам были немного великоваты, как и меховые штаны с курткой, но ничего, подогнали, утянули ремнями. В довершение нас снабдили лисьими малахаями. Сапоги типа унт из собачьей шкуры, портянки к ним. Вот мы и готовы к зиме!
Я помог накрутить портянку на маленькую Катину ножку. Мою работу тут же забраковал Вольха, перемотал портянки, показал, как надо, Дубыня тут же показал, конечно, на Катиной ножке, как мотает портянки он. Разгоревшийся спор погасила Катя, показав, как она сама научилась.
Смеясь, мы дошли до флигеля, куда нас проводила уже целая толпа молодых, здоровых парней.
Катя была счастлива. Когда зашли в отведённую нам светлицу, мы сбросили всю местную одежду, оставшись в привычной для нас, лёгкой, поскольку натоплено было от души, постарались для Катеньки!
Катенька обняла меня, прижалась, целуя меня в губы:
– Тоник, ты не представляешь, как я соскучилась!..
Как я счастлив! Я крепко держу любимую в руках, Катя склонила голову мне на плечо, я боюсь лишний раз вздохнуть, поглаживая её чистые волосы, шелковистые, лёгкие.
Катя поднимает голову, смотрит мне в лицо, нежно улыбается, и мы перемещаемся на кровать, где продолжаем ласкать друг друга, пока не кончается терпение.
После бурных ласк, лежим, смотрим, друг на друга, не в силах оторваться, снова
Утром слышим деликатный стук в дверь, со стороны терема. В нашу светлицу есть ещё отдельный вход, с сенями. Я быстро натягиваю шорты и выглядываю. Ого! Сам Микула!
– Вставайте, пора завтракать! Вы уж извините, коли прибыли в воинское подразделение тайно, желая быть неузнанными, буду при всех считать вас своими дружинниками, а здесь будете завтракать со мной. Умыться можно вот в этой каморке.
Умыться, это хорошо, подумал я, нам бы ещё кое-что разузнать, но как-то неудобно спросить.
Наверно, всё было написано на моём взволнованном лице, потому что Микула засмеялся, и рассказал, что, как, и где.
Разумеется, женских отделений здесь не было, зато была личная будочка начальника заставы.
Это уже было для нас неслыханным удобством.
На завтрак была натуральная овсянка, ржаной хлеб, молоко…
– Молоко, откуда? – удивился я. Микула усмехнулся:
– Молоко для Лады, отпросились двое, взяли ваших лошадей, сбегали в деревню.
– Я слышал, далеко до деревни?!
– Далеко! Боюсь, будут у нас проблемы из-за Лады, если парни, как наскипидаренные, бегают для неё за молоком за двадцать поприщ! – А я подумал, что парни не только за молоком туда рванули.
– Тоник, будешь? – Катя протянула мне кувшин. Я попробовал. Молоко густое, почти сливки! Надо бы образец захватить для нашей кухни.
– Надо же! – удивлённо сказал я, - Не помню, когда такое пил!
– Тоник! – засмеялась Катя, - ты опять будешь рассказывать сказки?
Я замолчал, вспоминая, где пил настоящее молоко. В прошлой жизни? Она была, или приснилась?
– Почему Тоник? – спросил Микула, - Ты же Ратибор? Имена себе какие-то выдумали, басурманские.
– Ладно. Наелись? Выходите на площадку, посмотрю, на что вы способны. А не то, отправлю к батюшке с матушкой, пусть вправляют вам мозги сами. Вот что мне будет, когда узнают, что я вас приютил? Выгонят из гридней!
– Вы нас не узнали! – пискнула Катя.
– Не узнаешь вас, как же, - буркнул Микула, - с другой стороны, мне некого вам дать в сопровождение, иначе совсем оголю засеку. И так силы невеликие, поганые совсем обнаглели, хотят пограбить сёла. Да только князю не объяснишь! А ещё две пары рук, ой как нужны!
– Долго мы не сможем, неделю, другую…
– Тоник говорит, седмицу, - поправила меня Катя.
– Ладно, - махнул рукой Микула, - называйте себя, как хотите, я буду, как знаю. Лада, осторожнее с парнями. Они тут все голодные, смотрят на Ратибора, как на собаку на сене: и сам не ам, и другим не дам!
– Почему «не ам»? – удивился я.
– Если бы вас венчали, мы бы знали. Значит, бережёшь невесту. Смотри, уведут! Не посмотрят, что княжна!
Во, влипли! – подумал я, поднимаясь из-за стола, и благодаря за угощение.