Обещаю, больно не будет
Шрифт:
Спустя минут пять я уже расслабленно выдохнула в горячей воде, измождённо прикрывая глаза и пытаясь забыть о позорном столкновении с Янковским, его руки, его прикосновения, его смрад, которым, кажется, пропиталась каждая клетка моего тела.
Но Максимовская и на этом не остановилась, а припёрла ко мне на подносе два бокала вина, виноград и сыр. Какое-то время мы молча цедили свой напиток, но вскоре Марту прорвало.
— Сердцу больно, — два слова, двенадцать букв, но сколько в них было мучительной
И только человек, прошедший через эмоциональное чистилище, способен понять, что это даже не констатация факта, а крик души, которая плачет навзрыд.
— Молчит?
— Даже не смотрит в мою сторону, будто бы я пустое место или предмет мебели, — я вижу, как дрожит подбородок девушки. Мне так её жаль, я чувствую её эмоции как свои, пропускаю их через себя. Вспоминаю собственную любовь без ответа — это страшно. Это то, что убивает в тебе всё живое, остаётся лишь физическая оболочка, за которой ничего нет, только зияющая пустота, трещины и пепел.
— У меня есть кое-какие сбережения. Давай бросим всё и на неделю уедем на море. Хочешь? — я не знаю, что ещё предложить. В такой ситуации обычные слова утешения бесполезны, никто не может помочь, когда твои внутренности накручивают на ржавую вилку и без анестезии выдёргивают их из груди.
— Я хочу не любить его больше, Ника, — шепчет Марта сбито и сипло от шкалящих эмоций. — Ничего не помогает. Ни море, ни горы, ни другие парни. Годы идут, а я всё чувствую, а теперь ещё и знаю, как со Стафеевым может быть хорошо. Так как не было ни с кем и никогда. Понимаешь?
— Да, — выдыхаю я и всё-таки роняю первые слёзы. Мы так похожи с ней в своем горе, в своей любви без ответа и даже без надежды на то, что эта прошивающая насквозь боль не напрасна.
— Что... чтобы ты сделала, если бы узнала, что нужна Басову по-настоящему, что там, в его душе, отражение твоих собственных чувств?
Секунды тянутся между нами и разбиваются на мелкие осколки, пока я думаю над вопросом Марты, хотя уже точно знаю на него ответ.
— Я бы простила ему всё...
— Я бы тоже, — всхлипнула подруга и мы обе потонули в своих мыслях, как в зыбучих песках.
Но главное, что я для себя решила, так это, что не буду слушать Марту, а всё-таки рискну заявить на Янковского за преследования и домогательства. Да, я пошла в полицию, а там честно рассказала всё как есть. И о том, что вчера меня чуть не изнасиловали в подъезде собственного дома.
Вот только следователь, внимательно слушавший мой рассказ почти полчаса, под конец пожал плечами и улыбнулся так деланно снисходительно, что мне в секунду стало не по себе. А потом и вовсе поплохело.
— С утра уже был запрос по данному инциденту, гражданка Истомина. Мы проверили информацию, а также камеры видеонаблюдения по вашему адресу.
— И?
— У гражданина
Гадко!
На душе, в сердце. Везде!
Твари продажные!
Я скривилась, встала с казённого стула, кивнула и побрела домой, несолоно хлебавши. А там уж и Марта выстрелила вопросом в лоб.
— Ну как?
— Никак. Ты была права насчёт Янковского, а я, Фома Неверующая, зря тебя не послушала...
Глава 31 – Абсцесс
Вероника
— Ник, — с ноткой ощутимого беспокойства тянет Марта, и я поворачиваюсь в ту сторону, куда она смотрит.
Помимо своей воли вздрагиваю и покрываюсь противными, липкими мурашками с ног до головы. Прикрываю глаза и медленно выпускаю через нос напряжение. Нервы от одного только вида этой гадкой персоны разносит в хлам.
Официально заявляю: я ненавижу Андрея Янковского всеми фибрами своего существования. Его развязную походку, его мимику, его запах, его пронизывающий взгляд исподлобья, который придавливает похуже железобетонной плиты.
Он впервые в истории притащил свою важную задницу в институтскую столовую в компании таких же отбитых на голову дружков и развалился за столом неподалёку. Зачем? Наверное, привлечь к себе всеобщее внимание: покривляться и громко похохотать над собственными же шутками.
Но главное для меня было одно — в мою сторону этот персонаж больше не смотрел. Вообще и от слова «совсем». И слава богу!
— Просто игнорируй его, Марта, — произношу я и зябко потираю предплечья, зачем-то снова воскрешая в памяти то, что случилось со мной в подъезде несколько дней назад.
Фу, ну как же мерзко!
— Не могу. Эта тварь заслуживает кое-чего покруче простого игнора, подруга. Например, смачного удара кувалдой по его мажористым шарам. Знаешь, так чтобы сразу в мясо — пуф и всё!
— Если убить убийцу, количество убийц не изменится, — флегматично пожимаю я плечами.
— Ты правда веришь в этот псевдофилософский бред? — кривится Максимовская.
— Нет, — жёстко рублю я, — я за справедливость, зуб за зуб и всё такое. Но этот мир диктует свои правила, они, безусловно, безобразные и не защищают слабых. Но какой у нас есть выбор?
— Да, да, — кивает подруга, а затем фыркает. — Посмотрите, дети, вот это — плохо. Но если немного заплатить, то будет уже — терпимо. А если много заплатить, то и вовсе — хорошо.