Обида
Шрифт:
Тут уж Павел Егорович не выдержал и, задыхаясь от полноты чувств, без шапки и пальто, побежал в магазин за шампанским. На улице он, как мальчишка, прыгал через лужи, радовался холодному октябрьскому дождю.
Когда Павел Егорович открыл шампанское, теща встала, поправила рукой задравшийся край накрахмаленной до хруста скатерти и строго посмотрела на Сережу, выронившего вилку, потом повернулась к дочери и зятю. Все притихли, а Сережа застыл с куском колбасы на вилке.
— Дорогие мои дети… — сказала теща и вдруг прослезилась, чего за ней не водилось со времен сватовства Павла Егоровича, то есть с того самого решительного разговора
Сережа фыркнул, потом запихнул в рот колбасу и, наклонившись, стал жевать. Мать постучала пальцем по столу. Павел Егорович втянул голову в плечи и опасливо посмотрел на тешу, потом на жену. Он не был трусом, но, в силу своего мягкого и чувствительного характера, панически боялся всевозможных скандалов, выяснений и тому подобных вещей.
Теща сделала обиженное лицо, но в сторону Сережки даже не посмотрела. Внуку — этому пятнадцати летнему оболтусу — бабушка прощала все. И он, чувствуя себя привилегированной кастой, человеком на особом положении, не упускал случая подшутить над родителями, припугнуть их — смехом, конечно: «Смотрите, вот бабке пожалуюсь, она вам покажет, где раки зимуют…»
— Не всегда мы были с тобой дружны, — продолжала Галина Семеновна, — не было у меня уверенности, что ты лучшая судьба для моей дочери. И ты должен меня понять, Павел. Ты пришел в нашу семью простым токарем, а Варечка уже тогда кончала институт… Теперь, после стольких мучений, и твоих и наших, — она скромно опустила глаза, — ты твердо стоишь на ногах, теперь ты инженер…
— Бухгалтер, — поправил ее Сережа.
— Сейчас вылетишь из-за стола, — прошептала Варвара Алексеевна.
— …Теперь ты инженер-экономист, — с трагической настойчивостью продолжала теща, — начальник планового отдела крупного института, уважаемый и заслуженный человек. И за эти годы я могла убедиться, что к дочери моей и к моему внуку ты относишься хорошо. И поэтому, — она сделала паузу и посмотрела по сторонам, глаза ее снова покраснели, — я хотела бы, чтобы ты не держал на меня зла. Прости, Павел… за все и будь счастлив, будьте все счастливы.
И она стала судорожными глотками пить колючее шампанское. Павел Егорович хлюпнул носом, Варя выбежала из-за стола, а Сережка молча ковырял салат.
Укладываясь спать, Сережка из своей комнаты прокричал:
— Ужин прошел в теплой, дружественной обстановке!
Павел Егорович в это время раздевался в прихожей.
Он вызвал такси по телефону, проводил Галину Семеновну до машины, открыл дверцу и поцеловал тещу в щекочущий мохеровый шарф, скрывающий ее щеки. Потом постоял немного, не отрывая взгляда от «Волги», наблюдая, как она тычется багажником по закоулкам двора — ищет выход. Теперь он раздевался и никак не мог справиться с застывшей на лице улыбкой. Варя вышла к нему, помогла снять пальто и повесила его. Потом обняла Павла Егоровича за шею и горячо зашептала:
— Я так рада, так рада… Ты представить себе не можешь, как я рада. Меня это так угнетало… Теперь все будет хорошо. Правда?
Павел
На следующий день, с утра, Павел Егорович почувствовал себя нездоровым. Подниматься с кровати не хотелось, все тело болело, суставы ныли. Он начал чихать и кашлять, попросил у Вари градусник. Она сама сунула градусник ему под мышку, заботливо подоткнула одеяло и присела на краешек кровати, беспрестанно трогая его лоб губами.
Варя вынула термометр и повернула к свету.
— Ну вот, тридцать восемь и две. Я немедленно вызываю врача. Еще не хватало, чтобы ты воспаление легких получил. Это твой Торчинский виноват, ему спасибо скажи… Вечно он все окна открывает, вечно ему воздуха не хватает…
«Хорошо, что она не видела, как я вчера без пальто в магазин бегал», — подумал Павел Егорович и тихонько улыбнулся.
Телефон стоял в передней, Павел Егорович в ознобе, как сквозь вату, слышал далекий голос жены:
— …Да, очевидно, сильная простуда, температура тридцать девять…
Она наспех напичкала Павла Егоровича норсульфазолом и аспирином и убежала, оставив Сережке подробнейшее послание на кухне.
Сколько прошло времени, Павел Егорович не помнил. Он проснулся весь в поту и, услышав еще один звонок, закутался в одеяло и пошлепал босиком в переднюю. Снял трубку — длинный гудок. Сообразил, что звонили в дверь, нащупал замок. Пришел высокий, угрюмый молодой человек с чемоданчиком и сказал, что он врач. Посмотрел на босые ноги Павла Егоровича и раздраженно произнес:
— Нехорошо, совсем плохо. Так вы никогда не поправитесь.
— Да вот, видите, в самом деле… спросонья не сообразил, — оправдался Павел Егорович и улегся в постель. Потом, стесняясь того, что весь он мокрый от пота, дал себя осмотреть и выслушать.
— Что принимаете? — строго спросил врач.
Павел Егорович кивнул на тумбочку. Врач бегло окинул взглядом лекарства и сказал:
— Правильно. Будет держаться температура, можете попробовать антибиотики посильнее, но лучше не злоупотреблять. У вас грипп.
Потом позвонил Торчинский и справился, в чем дело. Потом пришел Сережка и перенес телефон на тумбочку, к кровати.
* * *
Через три дня Павел Егорович был почти здоров, вот только донимал насморк.
На пятый день он пошел к врачу, а когда вернулся, то застал дома Торчинского и Белкина.
— Мы, понимаешь, навестить больного пришли, а больной, понимаешь, где-то шляется, — сказал Торчинский, а Белкин сразу полез обниматься и целоваться, помог Павлу Егоровичу снять пальто.
— Ну что вы, в самом деле, — сконфуженно сказал Павел Егорович, отнимая пальто у Белкина. — Я сам, я сам. Да какой я больной? Я здоровый. Сергей, у нас там в холодильнике, кажется…
— Пал Егорыч, — укоризненно сказал Торчинский, широко разводя руками, — ты, понимаешь, плохо о нас думаешь.
Торчинский ласково взял Павла Егоровича за талию и повел в комнату, где на столе красовалась бутылка грузинского коньяка, яблоки, апельсины, бананы и тонко нарезанный лимон.
— Фрукты от месткома и женской половины отдела, а все остальное мы с Михал Григорьевичем, — с готовностью пояснил Белкин и триумфальным жестом пригласил всех к столу.